"Юрий Бондарев. Последние залпы (про войну)" - читать интересную книгу автора

замкнутый, солдат-счастливец, недавно побывавший после тяжелого ранения в
шестимесячном отпуске дома, на Рязани, обратил к Новикову, сидя на нарах,
свое крепкое белобровое лицо - в расширенных глазах толкалась мольба.
Проговорил еле слышным шепотом:
- Нога у меня... нога... - и, жалко кривя губы, потер колено, низко
опустив голову. - По горам ведь... нога у меня, товарищ капитан. Другого
бы кого, пока нога-то...
- Другого? - переспросил Новиков, заученным движением сунув пистолет в
кобуру. - Другого, говорите?
Он знал, куда надо идти сейчас, и выбрал Ремешкова, потому что тот
отлеживался шесть месяцев дома, в то время как солдаты его, Новикова,
батареи без отдыха находились в боях, дошли до Карпат. Выбрал, потому что
считал это суровой необходимостью, тем более что Ремешков был новым
человеком на батарее.
- Другого, говорите?
Ремешков молчал. Молчали и солдаты.
Блиндаж сотрясало мелкой дрожью, пол туго ходил под ногами, в короткие
промежутки между разрывами, как из-под воды, вливался отдаленный
пулеметный треск. Теперь уже всем было ясно, что это не обычный артналет,
не обычная перестрелка дежурных орудий и пулеметов после недавних жестоких
боев при взятии города Касно, на границе Чехословакии.
И то, что Ремешков робко отказывался идти на передовую, в то время как
за неделю от батареи осталось двадцать человек старых солдат, а Ремешков
прибыл в батарею днями, прибыл отъевшийся, раздобревший, со здоровым,
молочным цветом лица от домашнего хлеба и сала, особенно было неприятно
Новикову.
- У нас в батарее приказание два раза не повторяют! - проговорил он
жестко и, более не обращая внимания на Ремешкова, пошел к двери.
- Товарищ капитан!..
Ремешков просительно напряг голос, и, вдруг нагнувшись так, что стала
видна красная, гладкая шея, со стоном и страданием прошептал:
- Товарищ капитан, разве я... Жалости нет? А?
- Нет! - сказал Новиков и вышел.
Дверь открылась, впустив грохот разрывов, и захлопнулась. Ремешков все
ждал, искательно оглядываясь на солдат, и, потирая колено, повторил
умоляюще:
- Нога ведь... Жалости нет?!
- Жалости? Тютя пшенная! Он еще думает, калган рязанский! - звонким,
озорным голосом воскликнул старший сержант Ладья, надвигая пилотку на
выпуклый лоб. - Морду нажевал в тылу и думает, все в порядке! Еще ему
приказ повторять! Воевать приехал или сало жрать?
Было командиру орудия Ладье лет двадцать. Сильный, светловолосый, он
по-особому ладно носил пилотку, сдвигая ее на лоб и набок. Весь
подогнанный, в немецких, не по уставу, новых сапожках, с немецким тесаком
на всегда затянутом ремне, он казался мальчишкой, ради игры носившим
военную форму, трофейное оружие.
- Ну? - крикнул он. - Думать потом будешь!
- Озверели, прямо озверели... - жалко и затравленно бормотал Ремешков,
озираясь.
Командир второго орудия сержант Сапрыкин, неуклюже грузный, пожилой,