"Юрий Бондарев. Юность командиров (про войну)" - читать интересную книгу автора

Наступало утро.
Валя поднялась на третий этаж, осторожно позвонила коротким звонком,
подумала - все спят; но довольно скоро дверь открыла тетя Глаша,
всплеснула руками.
- Ба-атюшки! В инее вся! - ахнула она и, схватив с полочки веник,
замахала им по ее плечам. - Не одобряю я этого, чтобы так по гостям
засиживаться. Личико вытянулось, а глаза спят...
- Ох, тетя Глаша, еле на ногах стою! - Валя присела на сундук в
передней, начала расстегивать пуговицы на пальто. - Ужас как устала...
- Ишь замерзла вся, - завздыхала, ворча, тетя Глаша. - Дай-ка я тебе
расстегну, небось руки совсем онемели.
- Спасибо. Я сама. Представьте - на улице такой новогодний холодище,
можно превратиться в сосульку, но, слава богу, меня спасли фронтовые
перчатки.
- Какие такие перчатки?
- А вот как Васины, - уже снимая пальто, Валя кивнула на кожаные
меховые перчатки, лежавшие на полочке. - Очень похожи. Вася дома?
Тетя Глаша недовольно покачала головой, ответила:
- Не в настроении он. Письмо с фронту получил. Какого-то его лейтенанта
в Чехословакии убили... Вот и не спится ему. На Новый год не пошел, а
дежурный офицер два раза звонил.
Валя вошла в натопленную комнату озябшая, внесла с собой холодок улицы,
остановилась возле голландки, протянула руки к нагретому кафелю, после
этого сказала:
- Ну вот, новость! Капитан артиллерии лежит на диване и, кажется, в
состоянии мировой скорби? Ты не был в клубе?
Василий Николаевич в расстегнутом кителе, открывавшем белую сорочку,
лежал на диване, положив ноги на стул, и курил. На краю уже убранного
стола - недопитая рюмка, тарелка с нарезанной колбасой и сыром.
- А, прилетела синица, что море подожгла, - сказал он, наугад ткнув
папиросу в пепельницу на попу. - Садись, выпьем, сестренка? Выпьем за
озябших на трескучем морозе синиц!
Он не стал дожидаться согласия, приподнялся, налил Вале, затем себе,
чокнулся с ее рюмкой, выпил и опять лег, не закусывая, только на миг глаза
закрыл.
- Хватит бы, Вася, причины-то выдумывать, - заметила тетя Глаша. - За
один абажур только и не пил, кажись.
- Вы самая заботливая тетка в мире, поверьте, тетя Глаша. - Василий
Николаевич провел пальцами по горлу, по груди, точно мешало там что-то,
снова потянулся к папиросам. - Меня, тетя Глаша, всегда интересовало:
сколько в вас неиссякаемой доброты? И поверьте, трудно жить на свете с
одной добротой: очень много забот.
- Эх, Вася, Вася! - тетя Глаша с жадностью вглядывалась в него, качая
головой. - И чего казнишь себя? И чего мучаешься? Что проку-то! Разве
вернешь?
По ее мнению, он был человеком не совсем нормальным и не совсем
здоровым: прошлое сидело в нем, как в дереве сучок; казалось, выбей его -
и ничем эту дыру не заделаешь. Одна из причин его настроения была,
наверно, и в том, что за два месяца к нему не пришло с фронта ни одного
письма: где-то там, за Карпатами, то ли забыли его, то ли некогда стало