"Юрий Бондарев. Игра (Роман)" - читать интересную книгу автора

отъезда во Францию.
- А, заходи, заходи, парижанин! - проговорил грудным басом Балабанов,
против обыкновения сидя за столом, не подымая ежеподобной головы от бумаг,
которые вроде бы сосредоточенно читал, и рукой махнул на кресло против
стола. - Прошу. С приездом. Остальные послезавтра прилетают? Н-да-с.
Поздравляю с международным призом. Капитализм гнилой отметил, и слава богу.
Пусть чихают и утираются. Ну а что раньше времени прискакал, Вячеслав
Андреевич? Париж есть Париж: модные женщины, роскошные витрины, бары,
кальвадос... - продолжал он гудящим голосом, углубленный в бумаги, прикрывая
опущенными бровями крошечные глаза. - А ты раньше сроку! Неясно-с. Игривый
город, игривый... Н-да-с!
И Крымов, увидев эту фальшивую занятость, равнодушное небрежение, чего
даже в намеке нельзя было представить совсем недавно, сел в кожаное кресло и
нетерпеливо поморщился при последней фразе Балабанова:
- Кто-то хорошо сказал о Париже: город городов...
- Бары, витрины, кальвадос - ребяческая сказка для взрослых дураков, -
с досадой перебил Крымов, бросая недокуренную сигарету в чистейшую
пепельницу на столе Балабанова, наполненную скрепками. - Вы, насколько я
понимаю, серьезно заняты, Иван Ксенофонтович? Может быть, зайти, когда вы
освободитесь от увлекательного чтения? Назначьте время - я подожду.
- Н-да-с, дорого куплен контрабас... Н-да-с, все мы дураки.
Балабанов раздвинул одутловатые веки и астматически задышал, засучивая
рукава сорочки, как для борьбы, недовольно повел раскосмаченными бровями в
сторону пепельницы, затем, словно дохлую мышь, взял двумя пухлыми пальцами
окурок и бросил его в мусорную корзину под столом, поплевал на пальцы.
- Н-да-с, сожалею, бросил курить пять лет назад, - проговорил он
напоминающе и в настороженной рассеянности пошевелил бумаги на столе. - Чем
же мне обрадовать вас, многоуважаемый Вячеслав Андреевич? Очень хотел бы
обрадовать, очень, но - чем?
- Ничем сверхъестественным, - ответил Крымов, еще не вполне догадываясь
о причинах этой сухости и уклончивости Балабанова. - Раньше срока я приехал
из игривого, как вы заметили, города только потому, что через месяц
начинаются съемки моей картины. Меня интересует сейчас главным образом
только это, - договорил Крымов, подчеркивая нежелание подделываться под
что-то неясное, сложившееся в его отсутствие, и, подчеркнув интонацией
"только это", продолжал официально-любезным тоном: - Надеюсь, Иван
Ксенофонтович, на студии не изменилось отношение к моему сценарию? Если
изменилось, то в чем?
- Всею душою хотел бы вам помочь, всею душою... - Балабанов с
полуопущенными веками перебирал скрепки в пепельнице. - Но... Неужто вы не
понимаете?
- Я хочу понять, - с тихой досадой произнес Крымов, - что вы решили с
моей картиной, черт возьми?
- Н-да-с, позволю огорчить к общему сожалению. - Балабанов опять
астматически, свистяще задышал, засучивая рукава на бревнообразных волосатых
руках. - Как вы можете, Вячеслав Андреевич, снимать картину сразу после
таких трагических обстоятельств, вы уж меня извините?.. После гибели Ирины
Скворцовой... у вас нет главной героини. На грешную землю опуститься
придется. Н-да-с, дорого стоит контрабас!
- Оставьте свои контрабасы, Иван Ксенофонтович, - сказал Крымов сухо. -