"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

тоже поднялся, уже не раздумывая, не опасаясь легковесности решения, хотя
понимал, что в этом его согласии есть нечто рискованное, самонадеянное,
необъяснимое самому себе. Но эта компания незнакомых парней, голубятников,
дерзкий Кирюшкин с манерами щедрого завсегдатая и благодетеля забегаловки,
вырывала его из одиночества последних дней, как незабытое солдатское
товарищество.
- Ну, пошли, братва. А ну, родные, дай пройти солдатам.
И Кирюшкин стал бесцеремонно протискиваться к выходу; остальные
последовали за ним. Их пропускали, поспешно теснились с некоторой боязнью и
заискивающими улыбками.
Рынок, знойно освещенный послеобеденным солнцем, пропахший сгущенными
человеческими телами, послевоенный рынок со своей древней неразберихой,
толкотней, криками, звуками гармоний и аккордеонов, топтанием на одном месте
и одновременно каким-то резвым движением множества людей, одержимых продать
или купить, подкатывал вплотную к дверям пивной. А здесь, на мостовой,
гудела отделившаяся от главной толкучки толпа, в середине которой, сидя на
деревянной тележке, хрипло и бешено кричал безногий парень в морской
тельняшке. В окровавленной руке его зажато было лезвие бритвы. Он полосовал
ею крест-накрест по широкой груди. Грязная тельняшка висела лоскутами, все
больше набухая, пропитываясь кровью. Голова парня исступленно моталась,
дергалась, как у контуженного, пьяные слезы текли по небритым щекам, лиловая
пена пузырилась в углах распятых криком губ:
- Не подходи, не подходи, блямба, глаза вырежу! Не подходи, курва! Не
лезь! Я сам своей жизни хозяин! Уйди, шлюха!.. - И яростно махал бритвой
перед лицом растерянного пожилого человека в стареньком кителе, который
неуклюже пытался его схватить за вооруженную лезвием руку, залитую кровью до
локтя.
Вокруг переплетались возбужденные голоса:
- Да что он делает? Зарежет себя морячок!
- Прямо так по грудям и полосует! Белая горячка у него, а?
- Контуженный он! Убьет себя до смерти!
- Милицию позвать! Где она, милиция?
- Какая тебе еще, к такой матери, милиция? "Скорую" вызывать надо!
Кровью изойдет!
И выкрики во взбудораженной этим жестоким самоистязанием толпе, дикое
неистовство морячка, его обильные слезы на алкоголично-одутловатых щеках,
исполосованная в крови тельняшка, подействовали на Александра как тошнотный
позыв, смешанный с брезгливой жалостью к истерике пьяного калеки, и он,
по-морщась, сказал равнодушно глянувшему на инвалида Кирюшкину:
- Давай все-таки обезоружим парня. Иначе он угробит себя.
- Оста-авь, не суетись, - лениво протянул Кирюшкин. - Это
Митька-морячок, в контузии куражится. Перепил до охренения. Все подносят, а
он нормы не знает. Жена от безногого ушла, дочь ушла, живет у матери. Как
только напьется, все хочет себя на глазах у всех порезать.
- А какого дьявола мы смотрим!
- Здесь другое надо. Начнешь выхватывать у него бритву, так он себя по
горлу полоснет, - сказал Кирюшкин и, зло заблестевшими глазами оглядев толпу
возле дверей пивной, окружившую парня, вдруг крикнул пронзительным голосом
непрекословнои команды: - А ну, разойдись, шантрапа! Чего глазеете, как
идиоты, на болезнь инвалида! Разойдись! Или начнем всем морды подряд бить