"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

власти - естественному.
- И вы, доктор, отдаетесь... Этому... - кривя бескровный рот, возразил
Исай Егорович. - Этому оптимизму?
- Насколько хватает моей воли, - ответил Яблочков, не обращая внимания
на задиристое подергивание рта Исая Егоровича, и энергично заторопился,
устремляясь к столу, навстречу поднятым глазам Анны Павловны, ставшим
испуганными, точно бы прозрачными. - Я прощаюсь с вами, голубушка, ухожу с
чувством хорошим. Вы сегодня молодцом, я вами доволен. Мы увидимся с вами
через неделю. Или, если что, звоните в ординаторскую, и я прискачу на
вороных...
И в эту минуту, когда он говорил эти бодрые слова, случилось что-то,
чего Александр сначала не уловил: низенький Яблочков, склоняясь, стоял перед
столом, взяв невесомую руку матери, чтобы поцеловать, а мать, не вставая,
сидела с дрожащей улыбкой, опустив веки, удерживаясь, чтобы не заплакать.
- Побудьте еще, - шепотом сказала она, думая, вероятно, что ее никто не
услышит. - Мне будет плохо.
"Мама больна. Я только сейчас по-настоящему понял, как она больна, -
промелькнуло у Александра. - Почему она сказала, что ей будет плохо?"
Яблочков надолго приложился к ее сухонькой руке, маленький, лысый,
преданный, потом ответил сниженным голосом:
- Я должен побыть с семьей. Как только вы позвоните, я приеду... в
любой час.
- Пожалуйста... умоляю...
Исай Егорович, втянув голову в плечи, весь сникнув, неслышно поднялся
и, с робостью двигая ослабевшими ногами, зашаркал во вторую комнату, на
пороге выговорил, не прощаясь ни с кем в отдельности:
- Спокойной ночи.
И прикрыл за собой дверь тщательно, наглухо отгораживаясь от голосов,
от звуков в смежной комнате.
Александр пошел провожать Яблочкова до угла, шагая по неяркому свету
уже зажженных фонарей. Михаил Михайлович говорил свежим голосом, как если бы
ничуть не устал за целый вечер от долгих разговоров:
- Анну Павловну мы подымем на ноги, Саша, уверяю вас. Иногда жизнь
становится коварной топью, и главное - не дать ей засосать себя, опустить
руки, умертвить природную естественность. И все же не посвящайте мать в ваши
неурядицы, которых у вас наверняка хватает. Говорите с ней о самом
обыденном, простом, небезнадежном. Иначе она постоянно будет возвращаться в
прежнее состояние.
- Спасибо, Михаил Михалыч, я понял.

Сон долго не приходил, он лежал с открытыми глазами, глядел в слоистую
темноту, шевелившуюся под потолком, слышал, как ворочался на кровати,
прерывисто вздыхал Исай Егорович, и с раздражением вспоминал, как он
пришибленно ежился, словно бы сразу постарев и похудев, с ужасом косился на
мать, когда она завороженно смотрела на Яблочкова, как, ссутулясь, старчески
шаркая, вышел из комнаты, заметив проступившие на веках матери слезы
("Пожалуйста, умоляю..."). И невозможно было не видеть, что Исай Егорович,
уже не справляясь с собой, в страдальческом бессилии ревнует мать, возражая
и вступая в спор с Яблочковым.
"Если он действительно ревнует мать к Яблочкову, то это, конечно,