"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

больного: "Ничего, ничего... будем надеяться". Однажды он попросил
Александра проводить его и по дороге от дома до конца переулка рассказал о
болезни матери, начавшейся со смертью отца, определяя ее нервное заболевание
плохо излечимой тоской, душевной усталостью, утратой вкуса к жизни,
коротко - нежеланием жить. "В больнице она бредила только встречей с вашим
отцом там... в краях заоблачных... и с вами, если вы убиты..."
- Значит, не ранило, не ухлопало - отсюда вертикальное положение! -
повторил Яблочков одобрительно. - Садитесь, Александр, за стол, выпейте
хорошего вина и закусите мандарином во славу русского оружия. Вино и
мандарины - подарок моего пациента из Грузии, танкист, лечился у меня,
тяжелая контузия на Одере. Вместе с бутылками вина прислал записку такого
содержания: "Светлейший, кавказского вам долголетия. Ваш Гога". Прекрасно,
изумительно! В вертикальном положении, говорите? Не без смысла! - повторил
Яблочков, живо заходив по комнате, страстно сверкая очками в разные стороны
и, подобно магу на сцене, распространяя вокруг себя веселую энергию. -
Садитесь, садитесь, Александр, и поучаствуйте в нашем со-бе-се-довании с
чудесным Исаем Егоровичем!..
- Посиди со мной, - сказала мать, приглашая Александра слабой, жалкой
улыбкой, которая так трогала его ("Анютины глазки грустят", - иногда нежно
шутил отец), и Александр сел возле, Исай Егорович чересчур услужливо налил
ему в стакан вина, мать добавила тихонько: - Побудь с нами, я тебя почти не
вижу. Ты приходишь только ночевать...
- Мама, ты так и не бросила курить после больницы, - сказал
Александр. - Тебе не вредно?
- Анне Павловне вредно только насилие над собой. Насилие, тормозящее
динамический стереотип ее желаний! - вмешался Яблочков и с бодливым
упрямством нацелил лысину на Топоркова: - Ну что ж, продолжим? Будете
спорить, Исай Егорович? Или - пас?
- Не, не пас! Попробую, - неловко взъерошился Топорков. - Вы вот... как
врач, наверное, сказали... о непоколебимых истинах... А как же... как же
тогда любовь? Это же... - на его лбу разводами пошли красные пятна, он
нервозно отхлебнул из стакана и уставился на Яблочкова.
- Истина со слишком.
Исай Егорович ошеломленно заморгал черными глазами.
- Разве может быть истина со слишком, Михал Михалыч?
- Нету истины со слишком. Но есть понятие "со слишком!" Слушайте сюда
двумя ушами! - захохотал Яблочков. - Если из глины слеплен Бог, то это уже
Бог, а не глина. То, что сегодня правда, завтра уже ложь. То, что утром
мода, вечером - мерзкая пошлость. То, что в нынешний день красота, завтра -
безобразие. Остается одно - сверх чуть-чуть или "со слишком"! Самовнушение,
да-с, драгоценнейший мой инженер! Красота - это то, что нам нравится. А не
объективная реальность! Кто может выделить красоту из хаоса вранья! И это -
прекрасно, это замечательно, золотой мой инженер! Не красота спасет мир, а
это "со слишком"! То есть - внушение идеи любви к тому, что человеку
нравится, а не к тому, что суют под нос как скипидар. Обчихаешься! Не хватит
носовых платков, придется рвать простыни. Вот так, добрейший Исай Егорович!
Анна Павловна, голубушка, не надоели мы вам своими прениями? Стоп! - круто
прервал себя Яблочков, стремительно направляясь к столу, сияя своим румяным
жизнерадостным лицом, взял худенькую руку улыбнувшейся Анны Павловны и с
восторженным мычанием поцеловал. - Кстати, сегодня я доволен вами. Папироса