"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

Минут двадцать он сидел на кухне, светлой, чистой, с белыми шкафчиками,
симметричными полочками, не похожей на захламленную, запущенную кухню их
коммунальной квартиры, глядел в широкое окно на улицу, на очередь у
булочной, на солнечную утреннюю листву, курил и думал, что с ним что-то
случилось, что он в чем-то ошибался и фальшивил сейчас при встрече с
Вероникой - откуда взялась эта неприятная жалость к ней, заспанной,
растерянной? И почему безрадостным было прикосновение к ее губам? И почему
отвратительно было чувствовать это свое глупейшее превосходство над ней, как
будто она девочкой осталась в наивном детстве, а он, прошедший огонь и воды,
играл опытного, самонадеянного мужчину, которому и сам черт не брат.
Когда наконец она пригласила его в комнату, он поразился изменению в ее
облике: в ее глазах, блестевших откровенным любопытством, в ее новой
прическе. Она была в сером расклешенном платье с вырезом, открывавшим ее,
казалось, вызывающе гордую шею, украшенную сейчас каким-то серебристым
медальончиком; она пригласила его на диван, говоря с радушной приветливостью
хозяйки:
- Садись, пожалуйста. И здравствуй еще раз. Не смотри на меня так.
Нарядилась ради встречи с тобой. Я рада, что ты зашел. Ты самый счастливый
из нашего класса.
- В чем мое счастье, интересно?
Она села возле, закинула ногу на ногу, нестеснительно взглянула сбоку,
изучая его слегка красноватое после обморожения лицо, его выгоревшие добела
волосы.
- Почему счастливый? Как я знаю, с фронта вернулся пока ты один. Из
всех мальчиков нашего класса. Правда, двое не были на войне. Кузьмин и
Орехов. Они каким-то образом служили в Москве. В комендатуре.
- Можно было ожидать. Два умных мальчика обозначились еще в школе, -
сказал Александр, слыша в голосе ее преувеличенное оживление, своей
неестественностью непонятное ему, и он подумал: "Что это мы? Фальшивим оба?"
Она сказала быстро:
- Ты, я знаю, куришь? Дай мне папиросу.
- У меня "Беломор". Совсем неженские по крепости.
- Дай мне "беломорку". Мне все равно.
Он помог ей прикурить, со странным чувством сопротивления увидел, как
ее губы кругло обхватили мундштук папиросы, как она осторожно выпустила дым,
затем закашлялась, засмеялась. Но папиросу не погасила, опять заговорила
оживленно:
- Нам бы с тобой, Александр, полагалось бы сейчас отпраздновать твой
приезд. Да у нас ничего нет. Водку, которую получаем по карточкам, мама
меняет на хлеб. А отец не пьет.
- Мы можем пойти в ресторан, - сказал Александр с сумасшедшей
уверенностью, означающей, что тут нет затруднений, в то же время зная, что
ограничен в деньгах: почти все фронтовые были отданы матери.
- Нет, нет, нет! - остановила она. - Ресторан - это страшно дорого! И
страшно пошло! И нет смысла. Хочешь, я чаю подогрею? И знаешь, есть плитка
шоколада. Настоящего. "Золотой ярлык". Мне подарили на день рождения. Целое
состояние.
- Ни чая, ни шоколада я не хочу, - отказался Александр. - Кстати, и
водку тоже.
- Да-а? И водку тоже? Вот как! Почему?