"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

таинственной, развороченной глубины которого торчали и вились тонкие
проводки. Исай Егорович похлопал по отполированной крышке приемника, склонил
над ним голову, отчего прямые вороненные волосы его, как два крыла
разъехались вправо и влево, образуя пробор, воскликнул со злорадным
торжеством победителя:
- Он нам еще поработает, немецкий интеграл! Работал на немцев, теперь и
нам послужит!
Александр безразлично сказал:
- Да зачем он вам? Дубина, а не приемник.
Его раздражало, что тихая комната отца была превращена в некую
радиомастерскую, что в разных углах некстати перешептывались, приглушенно
переговаривались сразу два приемника, видимо, починенные или собранные Исаем
Егоровичем, раздражало и то, что мать позволила вселиться сюда постороннему
человеку, хотя он, Исай Егорович, и был старым другом отца и заходил часто
по вечерам и в выходные дни. Главным образом неприятие к Топоркову
связывалось со смутной догадкой о том, что мать нравилась ему. Как казалось
Александру, выдавала Исая Егоровича робость перед ней, его неуклюжая
предупредительность, его полностью отданный карточный паек, героическое (в
неимоверных очередях) добывание съестного в уличных ларьках, куда изредка
"выбрасывали" коммерческие батоны.
Александр отодвинул на стуле кусачки, вдетые в моток красной проволоки,
сел напротив Топоркова, закурил.
- Я давно хотел у вас спросить. На вашем заводе вам не обещают жилья?
Исай Егорович сконфуженно потупился.
- Вы выпроваживаете меня? Так я вас понял, Саша?
Александр шумно сдул пепел с папиросы.
- Второй вопрос. Ведь ваш дом не разбомбило, а только стена треснула. В
нем кто-нибудь живет?
- В подвале одна семья.
- А в вашей комнате жить можно?
- В моей комнате рухнула половина потолка. Ну, хорошо, хорошо... Если я
вам так мешаю, я уйду, я найду комнатку, дайте мне немножко времени. Только
не сердитесь на меня, я так любил вашего отца. Мы с ним были знакомы
тридцать лет. Я вас понимаю... Четыре года войны... вы привыкли все решать
сразу... Некогда было думать. Только за что же... за что же вы меня так?
Его лицо задрожало, и задрожали распавшиеся на два крыла волосы,
наползая на впалые виски его некрасивого лица, - и Александр отвернулся,
испытывая жалость к этому чудаковатому немолодому человеку, беспомощному и в
робкой защите, и в покорном отступлении; так или иначе непонятно было, что
сближало Исая Егоровича, нелепого во всем облике своем, и подтянутого,
сдержанного отца, разных, в сущности, людей.
- Я очень уважал Петра Сергеевича, вашего отца, умного,
интеллигентного, честного, он прочитал две библиотеки, - сказал Исай
Егорович прыгающим от волнения голосом. - Мне так его не хватает. Я один.
Мне не с кем поговорить. А Анну Павловну, вашу маму, я боюсь, я обожаю. Она
для меня святая... Она из другого мира...
Он осторожно приоткрыл дверь в другую комнату, зажал ладонью рот, робко
прислушиваясь, потом проговорил шепотом:
- Вас...
- Да, странно, конечно, - сказал Александр и загасил папиросу о