"Борис Бондаренко. Бедняк " - читать интересную книгу автора

сама, ты просто разговаривала со мной, - а я никак не мог ответить тебе тем
же, слова, звучавшие ласково и нежно, когда я говорил их тебе, почему-то
становились фальшивыми и напыщенными, как только я переносил их на бумагу. И
ты понимала это и не сердилась, что я пишу так редко - всего раз в
три-четыре дня. А я несколько раз принимался укладывать чемодан, собираясь
ехать к тебе и сказать все то, чего не мог выразить в письмах. То, что я
терял год, не слишком смущало меня, - ведь впереди этих лет было так много,
а год этот я провел бы с тобой. И знаешь, сейчас я не то что жалею, что не
сделал этого, а просто не понимаю, почему все-таки не уехал к тебе. Ведь
наверняка тогда все было бы иначе. Может быть, наша любовь так или иначе
кончилась бы, - хотя почему? - но ведь тот год мы были бы вместе... Но я
уехал только после того, как сдал все экзамены. И - поверишь или нет - когда
я увидел свою фамилию в списке принятых, я не испытывал большой радости.
Ведь это означало, что мне придется год пробыть без тебя. Год... Если бы
знать тогда, что не на год, а навсегда расстаемся мы... Но ведь мы оба были
так уверены, что расстаемся всего на год. Да еще будут и зимние каникулы, и
летние. И я приехал к тебе на те несколько дней, что оставались у меня до
начала занятий, и удивился, как похудела и побледнела ты, и мне показалось,
что ты не так хорошо встретила меня, как бы мне хотелось. Если бы знал я
тогда, что ты беременна... Но ты ничего не сказала, и мы опять расстались -
теперь уже надолго. И опять были письма - частые и нежные твои, редкие и
неуклюжие - мои. Я описывал тебе наши веселые студенческие сборища,
турпоходы, всякие хохмы, которые мы проделывали, писал, какая у нас
замечательная группа, какие отличные и веселые ребята, - и не догадывался,
как больно тебе читать это. Ведь ты была одна, совсем одна, у тебя была
скучная, нелюбимая работа, и ты долго не могла оправиться от аборта, мать
изводила тебя за твое "легкомыслие", - а я расписывал тебе, как мне весело
живется... Вот тут уж точно начинается моя большая вина. И удивительно ли,
что когда я приехал к тебе зимой, все уже было иначе. Я был просто
нафарширован новыми впечатлениями, новыми друзьями, я взахлеб рассказывал
тебе о них и лишь иногда спрашивал, как ты, что на работе, - а ты пожимала
плечами и нехотя говорила: "Нормально". А разве можно было назвать
нормальным то, что происходило между нами? Почему я не мог найти каких-то
слов, чтобы подбодрить тебя, высказать тебе всю мою нежность, придать тебе
уверенности в своих силах? А я - стыдно сейчас вспоминать об этом - даже
обиделся на тебя за то, что ты отказалась прийти, когда я намекнул, что моих
родителей не будет дома и мы останемся одни. С этой обидой я и уехал, - и,
наверно, уже тогда наполовину потерял тебя.
А потом случилось так, что я не мог приехать к тебе на лето. Причина
была как будто уважительная - весь курс отправлялся на целину, и у меня не
было оснований не ехать. Но ведь знал же я, как ты ждала меня, как я нужен
тебе, как плохо тебе одной. Знать-то знал, конечно, но - чувствовал ли
по-настоящему? Иначе почему даже не попытался выкроить хотя бы неделю, чтобы
повидать тебя, утешив себя тем, что скоро все равно будем вместе, всего
через два месяца, - я почему-то не сомневался в том, что ты поступишь. (А
почему не сомневался? Неужели только потому, что думать так было удобнее
всего, это избавляло меня от необходимости принимать какие-то решения, - а я
был не готов для них?) И опять я писал тебе глупые, восторженные письма, - о
нашей "романтике", о жизни в палатках, о ночных кострах, о бескрайних
просторах степей. А ты, по-прежнему одинокая, - я ведь и об этом знал, и