"Хорхе Луис Борхес. Мужчина из Розового кафе ("Всемирная история низости")" - читать интересную книгу автора

безмолвный человек, укутавшись в пончо. Это был Резатель, все его знали, и
ехал он драться и убивать. Ночь была свежая, словно благословение божие.
Двое приезжих тихо лежали сзади, на скатанном тенте фургона, словно бы
одиночество тащилось за балаганом. Таково было первое собятие из всех, нас
ожидавших, но про то мы узнали позже. Местные парни уже давно топтались в
салоне Хулии - большом цинковом бараке, что на развилке дороги Гауны и реки
Мальдонадо. Заведение это всякий мог издали приметить по свету, который
отбрасывал бесстыжий фонарь, да по шуму тоже. Хотя дело было поставлено
скромно, Хулия - хозяйка усердная и услужливая - устраивала танцы с музыкой,
спиртным угощала, и все девушки танцевали ладно и лихо. Но Луханера,
принадлежавшая Росендо Хуаресу, на шла ни в какое сравнение с ними. Она уже
умерла, сеньор, и, бывает, годами не думаю о ней, но надо было видеть ее в
свое время - одни глаза чего стоили. Увидишь ее - не уснешь.
Канья *, милонга **, женщины, ободряющее бранное слово Росендо и его
хлопок по плечу, в котором я хотел бы видеть выражение дружбы, - в общем, я
был счастлив сверх меры. Подружка в танцах досталась мне чуткая - угадывала
каждое мое движение. Танго делало с нами все, что хотело, - и подстегивало,
и пьянило, и вело за собой, и опять отдавало друг другу. Все забылись в
танцах, как в каком-то сне, но мне вдруг показалось, что музыка зазвучала
громче, - это к ней примешались звуки гитар с фургона, который подкатывал
ближе. Тут ветер донесший бренчание, утих, и я опять подчинился собственному
телу, и телу своей подруги, и велениям танца. Однако вскоре раздался сильный
стук в дверь, и властный голос велел открыть. Потом - тишина, грохот
распахнувшейся двери, и вот человек уже в помещении. Человек походил на свой
голос.
______________
* Водка из сахарного тростника.
** Аргентинский танец.

Для нас он пока еще не был Франциско Реаль, а высокий и крепкий парень,
весь в черном, со светло-коричневым шарфом через плечо. Остроскульным лицом
своим, помнится, смахивал на индейца.
Когда дверь распахнулась, она меня стукнула. Я опешил и тут же невольно
хватил его левой рукой по лицу, а правой взялся за нож, спрятанный слева в
разрезе жилета. Но я недолго воевал. Пришелец сразу дал мне понять, что он
малый не промах: вмиг выбросил руки вперед и отшвырнул меня, как щенка,
путающегося под ногами. Я так и остался сидеть, засунув руку за жилет, сжав
рукоятку ненужного оружия. А он пошел как ни в чем не бывало дальше. Шел, и
был выше всех тех, кого раздвигал, и словно бы их всех не видел. Сначала-то
первые - сплошь итальянцы-разявы - веером перед ним расступились. Так было
сначала. А в следующих рядах стоял уже наготове Англичанин, и раньше, чем
чужак его оттолкнул, он плашмя ударил того клинком. Стоило видеть этот удар,
тут все и распустили руки. Заведение было десятка с два метров в длину, и
чужака прогоняли почти как сквозь строй: били, плевали, свистели, от конца
до конца. Поначалу пинали ногами, потом, видя, что сдачи он не дает, стали
попросту шлепать ладонью или похлестывать шарфом, словно издеваясь над ним.
И еще словно бы охраняя его для Росендо, который, однако, не двигался с
места и молча стоял, прислонившись спиной к задней стенке барака. Он спешно
затягивался сигаретой, будто уже видел то, что открылось нам позже.
Резатель, окровавленный и словно окаменевший, был вынесен к нему волнами