"Хорхе Луис Борхес. Новые настроения" - читать интересную книгу авторабыло содержание - физическое ли, считая их объектом, либо духовное, именуя
для удобства читателей я взял миг пробуждения не из реальности, а из литературы. Если кто-то подозревает тут хитрость с моей стороны, пусть возьмет другой пример - скажем, из собственной жизни Борхес Хорхе Луис. О "Ватике" Уильема Бекфорда Перевод Б.Дубина Уайльд приписывает Карлейлю забавную мысль о биографии Микеланджело без единого упоминания его произведений. Реальность сложна, история же отрывочна и незамысловата: всеведущий сочинитель мог бы нанизывать себе многочисленные и даже неисчислимые биографии человека, ни в чем не повторяющие друг друга, а читатель проглотил бы не одну дюжину, пока догадался, что речь в них идет о том же самом герое. Рискнем и мы до предела упростить жизнь: допустим, ее составляют ровно три тысячи событий. Тогда в одну из возможных биографий войдут номера 11, 22, 33 и т. д.; в другую - 9, 13, 17, 21...; в третью -3, 12, 21, 30, 39... Одна вполне может быть историей его снов, другая -органов тела, третья - сделанных ошибок, четвертая - всех минут, когда ему вспоминались пирамиды, пятая - его встреч с ночью и рассветами. Перечисленное может показаться всего лишь химерами - увы, это не так. Кто из биографов писателя или воина ограничит себя литературой или войной? Любой предпочтет взяться за генеалогию, экономику, психиатрию, хирургию, ин-октаво; автор до того озабочен переменами местожительства героя, что едва нашел место для придаточного предложения о Мальштреме и космогонии "Эврики". Еще пример - занятное откровение из предисловия к биографии Боливара: "О сражениях в этой книге будет упоминаться не чаще, чем в наполеоновской биографии автора". Так что острота Карлейля предвосхитила нынешнюю литературу: в 1943 году биография Микеланджело, обмолвись она хоть словом о его произведениях, выглядела бы диковинкой. На все эти размышления меня навела только что вышедшая биография Уильяма Бекфорда (1760-1844). своем Фонтхилле он мало чем отличается от обыкновенно барина и богача, путешественника, книгочея, архитектора-любителя и приверженца абсолютной свободы нравом. Его биограф Чапмен забирается (или силится забраться в самую глубь его лабиринтоподобной жизни, но обходится без анализа "Ватека", десять последних страниц которого принесли Бекфорду славу. Я сопоставил множество написанного о "Ватеке". В предисловии Малларме к переизданию 1876 года немало находок (скажем, что повесть начинается на вершине башни чтением звезд, чтобы завершиться в заколдованном подземелье), но разбираться в его доступном лишь этимологам диалекте французского языка - занятие неблагодарное, а временами и безуспешное. Беллок ("A Conversation with an Angel"*, 1928) в своих оценках Бекфорда не снисходит до объяснений, считая его прозу отпрыском вольтеровской, а самого автора - одним из гнуснейших людей эпохи, one of the vilest men of his time. Пожалуй, самые точные слова сказаны Сентсбери в одиннадцатом томе "Cambridge History of English Literature"**. |
|
|