"Хорхе Луис Борхес. Новые настроения" - читать интересную книгу автора

видение всегда было истинным; фальшь, возможная порою фальшь появлялась в
морали, которую он прибавлял в последнем абзаце, или в персонажах, которые
он придумывал, чтобы эту мораль представить. Персонажи "Алой буквы" - в
особенности героиня, Эстер Прин, - более независимы, более автономны, чем
персонажи в других произведениях; они часто схожи с обитателями большинства
его романов и не представляют собою слегка переряженные проекции самого
Готорна. Эта объективность, относительная и частичная объективность,
возможно, была причиной того, что два столь проницательных (и столь
непохожих) писателя, как Генри Джеймс и Людвиг Левисон, решили, что "Алая
буква" - это лучшее произведение Готорна, его непревзойденный шедевр.
Осмелюсь не согласиться с этими авторитетами. Если кто жаждет объективности,
пусть ищет ее у Джозефа Конрада или у Толстого; а тот, кто ищет особого духа
Ната-ниела Готорна, меньше найдет его в больших романах, чем в какой-нибудь
второстепенной странице или в непритязательных и патетических новеллах. Я не
очень знаю, как обосновать это мое особое мнение; в трех американских
романах и в "Мраморном фавне" я вижу лишь ряд ситуаций, сплетенных с
профессиональным уменьем, дабы взволновать читателя, а не спонтанную и яркую
вспышку фантазии. Фантазия (повторяю) участвовала в создании сюжета в целом
и отступлений, но не в связи эпизодов и не в психологии - как-то надо ведь
ее назвать - действующих лиц.
Джонсон заметил, что ни одному писателю не хочется быть чем-то
обязанным своим современникам; Готорн по возможности старался поменьше знать
своих современников. Пожалуй, он поступал правильно; пожалуй, наши
современники - причем всегда - черес-Ур схожи с нами, и тот, кто ищет новое,
скорее найдет У Древних. Согласно биографам Готорна, он не читал Де Куинси,
не читал Китса, не читал Виктора Гюго - которые также друг друга не читали.
Груссак не допускал, что какой-то американец может быть оригинальным; в
Готорне он обнаружил "заметное влияние Гофмана"; суждение, словно бы
основанное на одинаковом незнании обоих авторов. Воображение Готорна
романтично; его стиль, за исключением немногих отклонений, близок к XVIII
веку, слабому завершению великолепного XVIII века.
Я читал некоторые фрагменты дневника, который вел Готорн, чтобы
развлечься в долгом своем уединении; я изложил, пусть вкратце, сюжеты двух
новелл; теперь я прочту страницу из "Мраморного фавна", чтобы вы услышали
самого Готорна. Сюжет основан на сообщении римских историков, что однажды в
центре Форума разверзлась земля и открылась бездонная пропасть, в которую,
дабы умилостивить богов, бросился римлянин в полном вооружении, вместе с
конем. Читаю текст Готорна:
"Допустим, - сказал Кеньон, - что именно на этом месте разверзлась
пропасть, в которую кинулся герой со своим добрым конем. Вообразим себе
огромный темный провал неизмеримой глубины, где кишат непонятные чудища, чьи
жуткие морды глядят снизу и наводят ужас на граждан, стоящих на краю
пропасти. Там, в бездне, несомненно, витали пророческие видения (образы всех
злосчастий Рима), тени галлов и вандалов и французских солдат. Как жаль, что
яму так быстро засыпали! Дорого бы я дал за то, чтобы взглянуть хоть разок".
"Я думаю, - сказала Мириам, - что каждый хотел бы заглянуть в эту
расселину, особенно в минуты уныния и печали, то есть когда выходит на волю
интуиция". "Расселина эта, - сказал ее друг, - всего лишь устье мрачной
бездны, которая находится под нами, причем везде. Самая твердая основа
счастья человеческого - лишь утлая дощечка, перекинутая над этой пропастью,