"Хорхе Луис Борхес. Беседы с Ф. Соррентино" - читать интересную книгу автора

задавать писателям. Говорят, когда Честертона спросили, какую книгу он взял
бы с собою на необитаемый остров, он ответил: "Искусство шить башмаки". Но
если оставить шутки, как бы вы ответили?
X. Л. Б. Сначала я попробовал бы сплутовать и назвал бы энциклопедию
"Британника". Потом, если бы спрашивающий вынудил меня ограничиться одним
томом, я бы выбрал "Историю западной философии" Бертрана Рассела.

Из интервью *
______________
* Переведено по изданию: Borges J. L. Veinticinco de agosto 1983 у
otros cuentos. Madrid, 1984. P. 102-103.


- Вас когда-нибудь интересовала живопись?
- Да, на меня произвели большое впечатление Рембрандт, Тернер,
Веласкес, Тициан; мне понравились некоторые экспрессионисты. И наоборот, те
художники, которыми принято восхищаться - скажем, Эль Греко, - никакого
впечатления. Его представление о небе, где обитают епископы, архиепископы,
митроносцы, скорей походит на мое представление об аде... Мысль о церковном
небе, напоминающем Ватикан, кажется мне отталкивающей. Вам, полагаю,
неприятно это слышать, разве нет? А поскольку небо у Эль Греко действительно
такое, меня влечет в противоположную сторону. И все из-за моей ностальгии по
чистилищу и аду. Но у Эль Греко такое видение связано с неверием, это его
безразличие заметно в живописи. Он знал, что другой жизни нет, но чтобы, как
говаривал Маседонио Фернандес, "не ссориться с властями", он и писал всех
этих епископов.
- Как вы считаете, существует ли другая жизнь?
- Нет, я уверен, что никакой другой жизни не существует; меня бы
огорчило, если бы вдруг оказалось, что она существует. Я хочу умереть весь.
Даже мысль о том, что после смерти меня будут помнить, мне не нравится. Я
жду смерти, забытья и забвения.
- А что для вас мир?
- Мир для меня - неисчерпаемый источник удивлений, огорчений и,
разумеется, несчастий, а иногда - зачем лгать? - счастья. Но никакой теории
мироустройства у меня нет. Так как я использовал различные метафизические и
теологические доктрины в литературных целях, читатели, вероятно, решили, что
я исповедую эти доктрины, когда единственное, что я с ними сделал, -
применил в литературных целях, не более того. Если бы мне пришлось выдвинуть
собственное определение, я бы определил себя как агностика - иными словами,
как человека, не верящего в возможность знания. Как мне уже неоднократно
приходилось говорить, совершенно не обязательно, чтобы универсум был познан
образованным человеком XX или любого другого века. Вот и все.