"Юхан Борген. Маленький Лорд ("Трилогия о Маленьком Лорде" #1) " - читать интересную книгу автора

захлестнули накренившуюся палубу и со скорбным всплеском поглотили людей. И,
сидя в этом уголке, он вдруг понял, что ничто в мире, ничто происходящее на
самом деле не может быть таким значительным, как его воплощение в музыке,
ставшей словом.
Слова становились музыкой, музыка словами, но они становились еще и
чем-то большим - становились всем. Под сводом, который возводили над ним
слова и музыка, вмещалось все, и он чувствовал, что под этим сводом он один
и никто не может до него добраться. Пусть придет, кто хочет, - сестры
Воллквартс, полиция, старухи из Грюнерлокке, - никто из них не проникнет под
волшебный свод; пришельцы только будут кружить по заколдованному кругу,
повинуясь закону, который правит всем и в конечном итоге приводит все к
счастливому концу...
- А вот молодой человек, который хочет сыграть нам Моцарта!
Он должен был играть с "оркестром". И у него впервые сладко заныло
сердце, оттого что другие начали, а ему предстоит вступить и с этой минуты
как бы перенять главенство у трех взрослых музыкантов, играющих за деньги.
Он много раз предвкушал эту сцену, каждый раз замирая от смертельного страха
и торжества в предчувствии этой минуты и последующих, когда он как бы
одиноко возвысится над всеми, а остальные будут молча внимать ему или,
наоборот, его сопровождать.
Но все вышло по-другому. Он мог воображать невесть что, только пока
играли другие, тогда он мог улавливать в звуках слова или картины и
толковать их по своей прихоти. Но в эту минуту - нет.
Он забыл про капитанский мостик. Он стал частицей арифметической
задачи, которую можно разрешить только сообща. И когда он ударил по
клавишам, не он стал ведущим, казалось, даже не он вообще играет. Тут были
не другие и он и уж тем более не он и другие - тут были они.
Они вместе действовали, вместе отсчитывали такт, повинуясь законам,
которые ни один из них не мог подчинить себе. И Вилфред вышивал узор своего
Моцарта по канве, которую он не мог выбирать или обсуждать, его дело было
играть, хорошо или плохо. При этом он даже не боялся, что где-нибудь
сфальшивит. Он попал под действие незримого закона.
Пальцы повиновались этому закону, но ему повиновалось и что-то в душе
Вилфреда, как будто он все время отчетливо сознавал, что совершалось здесь в
эту минуту. Впервые в жизни он не порхал где-то под сводом над другими
существами. Он был частью инструмента, а тот был частью единства
инструментов, и ожидание одного вызывало отзвук в другом согласно узору,
которому не было конца.
И когда они кончили и маленький толстый альтист встал и зааплодировал,
а тощий скрипач сгреб руки мальчика в свои и поднес, точно для обозрения, к
самому свету канделябров, Вилфред не чувствовал ни усталости, ни радости, ни
гордости, а только что его руки, голову, горло переполняет какой-то жаркий
трепет, который рвется наружу. Он на ходу чмокнул мать в щеку, вышел из
салона и побежал, точно его гнал страх, в уборную и заперся в ней. Потом,
дрожа, упал на колени на пол и расплакался. Но когда он поднялся и
высморкался, он все-таки не забыл потянуть за фарфоровую ручку и спустить
воду, чтобы кто-нибудь услышал шум, тогда они решат, что он пошел в уборную
просто по своей надобности. Чувство, пережитое им, он ни с кем не смел
делить.
Но самое странное, что шум спускаемой воды, казалось, смыл куда-то