"Юхан Борген. Темные источники ("Трилогия о Маленьком Лорде" #2) " - читать интересную книгу автора

избавиться от угрызений совести, связанных с войной, она поддерживала эти
светские затеи, которые начинались невинной лотереей и кончались пьянкой.
Бывалые кутилы охотно посещали такие места и, выиграв корзину для яиц или
какую-нибудь вышитую безделушку, притаскивали их в ресторан и показывали
друзьям под общий хохот и шуточки. Они тотчас прозвали девушку Селиной в
честь репродукции, которая висела у Роберта. И впрямь, когда она сидела за
покрытым льняной скатертью столом, на котором красовался крендель, глядя
вокруг испуганными глазами лани, - ее выбрали в "жертвы войны" потому, что у
нее погиб на море двоюродный брат, - она и впрямь походила на одну из
натурщиц Мане. Они заговорили с ней - их позабавило ее полное равнодушие к
происходящему. Она не понимала, к чему вся эта благотворительная кутерьма, а
к войне относилась как к одной из неизбежных превратностей судьбы, ибо
судьба не дала ей изведать более отрадные впечатления.
Забавно было приодеть ее и назвать Селиной - имя показалось им
подходящим по звучанию и вполне пристойным. Впрочем, сама Селина не имела
никакого представления о том, что пристойно и что непристойно. Она считала,
что мир испокон веку устроен так, как он устроен, и первый свой любовный
опыт приобрела благодаря насильнику-сторожу в отхожем месте на задворках
дома, где она жила в ту пору. Она рассказывала об этой истории и других ей
подобных, не делая из них трагедии. Ее простодушие было всеобъемлющим и
граничило бы с глупостью, не проявляй она на каждом шагу свое умение
приспосабливаться и практическую сметку. Снабженная пятидесятикроновой
бумажкой, она возвращалась в мастерскую на Слоттсгате с тряпками, из которых
по воспоминаниям о последних картинках из журнала парижских мод сооружала
броский вечерний туалет. То, что ее приняли в круг биржевых спекулянтов, не
отличающих дня от ночи, не вызвало в ней ни злости, ни благодарности, а то,
что она досталась Вилфреду, не пробудило ни унижения, ни гордости. Но
однажды из какого-то их разговора за завтраком он вдруг понял, что ее
мечта - быть принятой в порядочное общество!
Он тогда посмотрел на нее с каким-то безнадежным любопытством. Она
взирала на все явления невозмутимым оком простолюдинки. Но око это с детской
дотошностью подмечало все, и она с детской любознательностью впитывала все
на лету. Ее без труда можно было выдать за родственницу одного из
бельгийских деловых компаньонов дяди Мартина, который потерял состояние во
время немецкого нашествия. На уроках французского, которые Вилфред давал ей
в мастерской, Селина делала успехи почти пугающие, принимая во внимание, что
она не в состоянии была усвоить ни одного грамматического правила.
Вилфред отошел от телефона, скорчив удовлетворенную гримасу. Голос у
нее был обиженный. Этот оскорбленный, как бы с надутыми губками, тон она
позаимствовала у своих сестер - женщин, не отстающих от времени. Она все
перенимала с раздражающей легкостью. Роберт правильно заметил: наивный
человек был Бернард Шоу, когда описывал цветочницу, с таким раешным комизмом
преодолевающую вульгарные привычки, вынесенные из дома отца-мусорщика.
Обстановка, в которой выросла Элиза Дулиттл, - безмятежная идиллия в
сравнении с набором тех унизительных случайностей, из которых составилось
детство Селины. И однако, самонадеянному профессору Хиггинсу не понадобилось
бы трудиться целый год, чтобы сделать из нее даму в духе времени.
Уж не потому ли, что на этих дамах лежала печать безвременья? Нет, не
только поэтому. Вилфред маленькими глотками осушил громадный стакан. Он не
так уж много знал о времени в целом - но зато представлял себе различия