"Юхан Борген. Теперь ему не уйти ("Трилогия о Маленьком Лорде" #3) " - читать интересную книгу автора

с тем утонченность, порочность, и совершенная невинность, и в придачу этот
дешевый цинизм, изумлявший наивных его соотечественников, привыкших
воспринимать каждое слово всерьез, при всей испорченности - на словах, и на
деле - того круга, в котором оба в ту пору вращались.
И еще кое-что другое понял он, стоя вот так и разглядывая друга, потому
что теперь видел его в новом ракурсе: полное безразличие спящего, казалось,
еще больше обостряло его собственную, недавно пробудившуюся тягу к
справедливости и добру. Трагическая участь родины, все страшные события,
обрушившиеся на нее, начиная с того самого непостижимого апрельского дня...
разве не угадывалась за всем этим упорядочивающая рука, встряхнувшая ватный
хаос жалких и вялых судеб?
Да, так оно и есть: удар, жестокий и беспощадный, но зато он разбудил
их... А что же, собственно, было прежде? Роберт провел ладонью по лбу. Он
просто не помнил этого, словно прежде была какая-то странная жизнь под
водой, блестящая, но и угнетающая своим коварным накалом - накалом чувства
вины и укоров совести за ничтожные поступки, свои и чужие.
И тут грянула война и заставила всех вскинуть головы к грозовому небу:
в жизнь, неведомо для них самих, вошло упорядочивающее начало. Оно не только
отделило овец от козлищ, перевернув сознание всех и каждого, - оно
перетряхнуло весь ворох самоугодливых мыслей, подленьких забот о сексе, о
выгодных сделках - весь мусор будничной суеты.
Господи, что это с ним: какой восторг и пафос из-за минутного взлета
души - и это самобичевание! - ну, прямо солдат Армии спасения в
исповедальне!.. Спящий будто источал иронию, окутывавшую Роберта, который
застыл в просвете между портьерами, весь во власти какого-то дурмана,
немощи, что ли. Подумать только, этот темный субъект, не ведающий ни добра,
ни зла, разлегся на его диване и словно бы по обыкновению прав: всегдашняя
его ирония вот-вот захлестнет патриота Роберта, еще недавно свято верившего
в свое предназначение. Он верил в него так свято, как только мог. Он не
видел ничего смешного в попытках людей, да и в собственных своих попытках
сбросить иго - иго гнусного зверя, мастодонта, нагрянувшего с юга и
низвергшего маленький, но отважный, честный народ в мерзостную трясину, с
каждым днем засасывающую его все глубже.
Роберт вскинул обе руки будто для удара, но тут же их уронил. К чему
пустые рассуждения. Разве сердце позволит ему оскорбить действием проклятого
паразита, которого он любил...
Слово это испугало его. От стыда по телу прошла дрожь. Черт побери, что
он готов был себе внушить? Какое дьявольское наваждение подсказало ему это
слово: "любил"? Разве всю свою жизнь он не укладывал женщин на свое ложе,
одну за другой, истый Казанова на шестидесятом градусе северной широты... И
разве он и его сподвижники не рисковали много раз своей свободой и жизнью в
необыкновенные эти дни с тех пор, как грязный зверь наложил мертвящую лапу
на маленькую несчастную страну?..
Казалось, спящий друг беспрерывно меняет облик под тяжестью
разоблачений, которые сам вызвал, лежа в глубоком сне. Неужели правда - вся
эта болтовня про какую-то гипнотическую силу, присущую некоторым людям?
Иначе чем объяснить, что разумный человек вроде него, Роберта, вот так стоит
и смотрит на спящего прохвоста, позволяя ему замутить свою душу? Или это
мутная душа спящего окутывает все сущее тенью подлого подозрения, подобно
простертым щупальцам спрута, таящим невидимый, но смертоносный яд скепсиса?