"Герман Борх. 1918 - Хюгану, или Деловитость (Лунатики #3) " - читать интересную книгу автора

ценности жизни; но если даже некоторые и принимают такую мотивировку, тем не
менее кое-где в этой жизни встречаются другие и более высокие ценности,
причастность к которым имеет вопреки всему отдельный индивидуум со всей
своей жалкой посредственностью. Этому индивидууму в чем-то свойственно
истинное стремление к познанию, какая-то чистая тяга к искусству, для него
все-таки характерно точное чутье социальности; как может человек, создатель
всех этих ценностей и участвующий в них, как может он "осознать" идеологию
войны, безропотно воспринять ее и одобрить? Как может он взять в руки ружье,
залезть в окопы, чтобы погибнуть там или снова вернуться оттуда к своей
обычной работе, и не сойти при этом с ума? Как возможна такая метаморфоза?
Как вообще может поселиться в этих людях идеология войны, как вообще могут
эти люди осознать такую идеологию и сферу ее реальности, не говоря уже о
более чем возможном ее восторженном признании! Они безумцы, потому что не
сходили с ума?
Чужие песни оставляют равнодушными! Равнодушие, которое позволяет
гражданам спокойно спать, когда во дворе расположенной неподалеку тюрьмы
кто-то лежит под ножом гильотины или висит на виселице! Равнодушие, которое
нужно только растиражировать, чтобы в стране никому дела не было до того,
что тысячи висят на заборах из колючей проволоки! Конечно, это именно то
равнодушие, и тем не менее все выплескивается наружу, поскольку речь здесь
идет уже не о том, что сфера реальности чуждо и безучастно отделяется от
какой-то иной сферы, а о том, что есть отдельный индивидуум, в котором слиты
воедино палач и жертва, то есть речь идет о том, что одна сфера может
соединять в себе гетерогенные элементы, и что вопреки этому индивидуум
вращается в ней, является носителем этой реальности, совершенно естественно,
как нечто абсолютно само собой разумеющееся. Он не сторонник войны и не ее
противник, которые противостоят друг другу, это не перемена внутри
индивидуума, который вследствие четырехлетней нехватки продуктов питания
"изменился", стал другим типом и теперь противостоит, так сказать, сам себе;
это раскол всей жизни, достигающий больших глубин, чем разделение по*'
отдельным индивидуумам, раскол, проникающий внутрь отдельного индивидуума и
его единой реальности.
Ах, мы знаем о нашем собственном расколе и не в силах его объяснить,
нам хочется сделаться ответственными за время, в котором мы живем, но время
могущественно, и мы не можем его осознать, а только называем его безумным
или великим. Мы сами, мы считаем нормальным, что, вопреки расколу наших душ,
все в нас протекает по логическим мотивам. Был бы человек, в котором все
события этого времени представлялись бы очевидными, чье собственное
логическое действие являлось бы событием этого времени, тогда, да, тогда это
время не было бы больше безумным. Наверное, поэтому мы испытываем такую
тоску по предводителю, дабы он обеспечил нас мотивацией события, которое нам
кажется просто безумным.

13
С внешней стороны жизнь Ханны Вендлинг можно было бы охарактеризовать
как безделье по заведенному порядку. С внутренней стороны впечатление
странным образом возникало то же самое. Не исключено, что сама она
обозначала свою жизнь точно так же, Это была жизнь, трепещущаяся между
вставанием утром и укладыванием в постель вечером подобно шелковой нити,
свободно висящей и качающейся в разные стороны из-за отсутствия натяжения. В