"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

слабенько - тумм...
Я сижу, а работы ведь еще много - варенье, и кормить их обедом, и надо
бы вечером опрыснуть кустарники - не очень-то я расторопная хозяйка. И все
же из оцепененья выводит только крик выскочившего из сарая Федьки: - Мама,
смотри, мы сделали! - Я не сразу встаю, иду смотреть - что ж, превосходный
ящик для компоста с крышкой на петлях. Толя, подняв бровь, говорит: - Надо
бы как-то премировать! - Пирог с крыжовником, если успею, - глядя на часы,
говорю я, и Федька, загорелый, тощий веселый, кричит: - Ура! - Павлик, глядя
на него, машет ручками, как крылышками и подпрыгивает. Толя,
делано-разочарованно фыркает: - Пирог! Да за такой ящик! ... - и он, вскинув
голову, смотрит, как прежде, гоголем и записным красавцем, для которого и
так-то нет проблем, а уж за такой ящик... У него сильные плечи, твердый
подбородок. На нем - фирменные плавки - он любит все красивое, и в мыслях
сейчас он, наверное, где-то в прежней свободной и беспечной жизни, к
которой, уверяет, что его больше никогда не потянет. - Ну, ладно! - тряхнув
головой, и в правду, возвращается он оттуда. - Если нечего больше делать,
айда, ребята, купаться!
Через минуту они уносятся на велосипедах, а я, уже не валандаясь,
быстренько достригаю крыжовник и делаю еще множество дел на кухне и в
огороде, дел, которые, однажды начав, буду, наверное, переделывать до самой
смерти, если ничего с нами всеми не случится, тьфу, тьфу, типун мне на язык.
И вечером, когда, наевшись пирога, спят мои - легко отмытый розовый
малыш и с трудом отдраенный голенастый мальчишка, когда спит уже не
дождавшийся меня Толя, я еще довариваю варенье. В углу светятся маленькое
бра и телевизор, кругом, во всех окнах веранды непроглядная ночь, не горят
уже окна в соседних дачах и, кажется, откроешь дверь - неизведанное
пространство, космос. И вот тогда, когда я одна в этой ночи, поддерживаемая
только слабеньким светом телевизора, мне беспокойно, как прежде, и сердце
заноет тоскливо, когда я неслышно, одними только губами шепну незабытое
имя...
... Я подала на увольнение сразу - не могла ездить на работу. Каждый
раз, когда электричка подъезжала к перегону между озерами, мне казалось, что
Саша опять идет по шпалам, навстречу грохочет товарняк, за спиной неслышная
в шуме товарняка - мчится, настигает электричка. Если бы он догадался
прыгнуть вниз, прочь по склону! Он шагает между рельсами. Я видела, как в
телевизионном повторе, чередующиеся варианты: поворот прыжок, поворот - шаг,
мешалось, крутилось в голове. Поворот - шаг, поворот - прыжок, и внезапная
звенящая тишина, зеленый луг, бабочки, кузнечики. Наденька, Наденька! -
продирающийся сквозь звон взволнованный голос Семеныча.
В эти последние дни я подружилась с Семенычем. Наш дом совсем
обезлюдел - Бенедиктович больше терся в первом, Марина лежала в больнице на
сохранение, машины отключили, в домике остались Толька, Семеныч, я. Толька с
утра брал большую корзину и шел в лес, мы с Семенычем сидели перед домом на
скамейке. Дни стояли теплые, солнечные - бабье лето. Семеныч, устав сидеть,
прикладывался, лежал, опершись на локоть, любовался облаками, говорил:
Смотри, Наденька, как меняется оттенок.
Я заводила с ним каждый раз один и тот же разговор - полгода назад у
Семеныча умерла жена, с которой он прожил тридцать шесть лет, и уже через
четыре месяца Семеныч снова женился, преобразился, помолодел, часами
рассказывал про новых внучек. Я каждый раз расспрашивала, как старшая внучка