"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

уединялся и просил присмотреть за бабой и в смысле бабской
совести, и в смысле помочь, если что... Такой вот он был человек
-- старшина гарнизона в его каких-то двадцать пять.
Тяжкий был год сорок первый, радио хоть не слушай. Одна
радость -- на карту взглянуть. Глянул и понял: как Гитлер ни
прет, до Сибири ему ни в жись не допереть, а тут-то как раз, в
Сибири, самая силушка и сготавливается против него, дело только
за временем. Да вот еще чтоб япошки за спиной не шуршали. Но,
знать, им не до шуршания. Как в песне пелось-то? "Без гордого
"банзая", оружие бросая, два раза приходилось вам бежать, а в
третий, обещаем, мы так вас разбанзаем, что будете не бегать, а
лежать!"
Нет, японцев не боялись, но пушки против самолетов
позатаскивали на вершины прибайкальских гор, и иногда эти пушки
грохотали, подобно грому, но все знали -- ученья.
Странно жилось. С одной стороны, война, а с другой -- каждую
пятницу после кино танцы. Из школьников только семиклассникам
разрешалось оставаться на танцы, но в одиннадцать все уже должны
были быть по постелям в интернате. Танцы под патефон. А в
перерывах игры -- и это самое интересное. Например, "А мы просо
сеяли" -- любимая игра. Два раза было, когда на запрос: "А нам
надо девицу, девицу! Ой, дид ладо, девицу, девицу!" -- девицей
оказывалась Лиза, и, перейдя в мужской строй, оказывалась рядом
со старшиной, который в этой игре участвовал всегда, и руки его
при этом на Лизиных плечах, а своими она еле-еле дотягивалась до
его тогда еще беспогонных плеч. За все время только дважды такое
совпало и запомнилось, как два счастья. На всю жизнь запомнилось.
А вот игру "Третий лишний" Лиза не любила, отстаивалась у стенки.
Получить от старшины ремнем по попке, хотя бил он мягче других
парней, этого она никак не могла позволить, в то время как другие
девчонки подставлялись сами и, получив удар, визжали радостно и
зыркали на старшину благодарно и озорно.
С отчима тем временем сняли "бронь" и забрали на войну. Место
отчима на путевом обходе заняли тетка Глаша и старшая дочка
Любочка, семилетку так и не окончившая. А Лиза окончила с
отличием и, навсегда расставшись со своей первой любовью, уехала
в Слюдянку и устроилась на слюдфабрику учетчицей -- очень важная
должность, без образования на нее ни за что не попасть.
Знать, от разнесчастной своей любви загуляла с парнем,
взрывником на карьере. Ростом еще повыше старшины да здоровяк --
когда обнимала, руки на спине еле сходились. Догулялась, как
тогда говорили, "бурундучка сымала". Про аборты в те времена и
слыхом не слыхивали. Мало, что недозволенное, но еще и позорное
дело -- даже в ум не могло прийти. Поженились. А через месяц
повестка. Последнее письмецо, карандашом начерканное, получила
летом сорок третьего. Потом ни писем, ни извещений. Только в
сорок четвертом бумажка: пропал без вести. К тому времени уже
отгоревала. Не ждала. У других, может, и по-другому, но в ее,
Лизаветиной, жизни если кто пропадал, потом уже не возвращался.
В партию предложили. Потом в партком фабрики. Люди уважали, в