"Леонид Бородин. Божеполье (повесть, Роман-газета 15 1993) " - читать интересную книгу автора

было особо сосредоточенное понимание необыкновенности своих отношений с
музыкой...
Самолет уже вовсю пожирал пространство, словно всасывая его в свое
ревущее нутро, сам оставаясь при этом на месте. Движения не было. Была
работа... И думалось хорошо и спокойно. Думать о музыке можно было
бесконечно, но не так уж много пространства между столицами, и нужно было
переключаться на другие, более спорные объекты ее любви, а по определившейся
иерархии сразу после музыки - мать. Мама! Именно так она поправилась в
мыслях. Мать - это чья-то чужая мама.
Предстояло просмотреть на предмет спокойной и трезвой критики постулат,
с которым она выросла и который еще ни разу, то есть никогда не побывал под
сомнением, но именно в силу этого и не мог быть подлинным. Суть его была
такова: ее мама - идеальная мама. Такое убеждение - уже счастье или источник
счастливых чувств и редчайшая удача в жизни. Трезвость, однако же,
подсказывала, что ничего идеального не бывает, и чем скорее она сама
откажется от наивного мнения, унаследованного от детства, тем вернее шанс
никогда не разочароваться в самом близком тебе человеке.
Первый догмат, моя мама - красавица! Боже мой! С каким восторгом
наблюдала она за своей матерью в детстве и потом, когда и сама уже
поглядывала в зеркало, и еще позже, когда возненавидела зеркало, и теперь,
когда вполне примирилась с ним, ведь и теперь она подглядывает за умелым
материнским туалетом, восхищается и завидует ее вкусу и пониманию меры. Мама
безусловно красива, конечно, ее рост - изъян. Но вот она, ее дочь, разве
выиграла что-нибудь от того, что пошла в отца и вытянулась качающимся
колоском?
Нет! Таким ходом мысли догмат не пошатнуть. Нужно сравнить... с
какой-нибудь актрисой, например...
Но не сравнивалось. Хуже того, вдруг слезы подступили, совсем как
иногда в детстве, когда подсматривала за матерью и трепетала от восхищения и
любви. Лет в четырнадцать она открыла в матери нечто новое для себя и
поначалу была немало напугана этим открытием. Как это случилось? Отец стоял
у окна гостиной, чем-то озабоченный... Мама подошла к нему, встала близко,
близко... Отец был в шелковой белой рубашке, мама тоже в чем-то легком... Ее
грудь как-то сама вдруг подалась вперед, и словно слепящий свет вспыхнул
перед глазами дочери в момент их соприкосновения. Между ними, между этими
двумя (на мгновение она забыла, кто они) произошло что-то прекрасное и
стыдное, стыдное, но прекрасное, и это стыдно-прекрасное вдруг обернулось
невидимой перегородкой, ажурной ширмой между ними и ею, между родителями и
дочерью. Так начался новый этап подглядывания. Из-за страниц книги, в
зеркальной глади рояля, в игре теней освещенного окна и, о Господи! - в
замочную скважину спальни, через которую, увы! или к счастью, увидеть
что-либо было невозможно, но услышать...
Любовь матери к отцу вдруг из некоего плоского понятия превратилась в
нечто объемное, в объеме жила тайна чувств, не действий, разумеется,
действия уже давно не были тайной, но чувства... откуда они берутся и куда
прячутся в обычное время, когда в делах или на людях? Она думала, что так
бывает только у молодых и скорее по вине молодости, чем по причине.
Оказалось, от нее были скрыты великие тайны отношений между отцом и матерью,
что, собственно, и есть любовь в самом полном понимании этого слова.
Та первая сцена у окна врезалась в память более всех прочих, и три года