"Леонид Бородин. Бесиво" - читать интересную книгу автора

уже шел Радищев...
- Что оставляем мы крестьянину нашему? - вопрошал он гневно и отвечал
тихим трагическим рыком: - Воздух! О-ди-ин токмо во-о-здух!
Красив гневом человек - суждение богопротивное. Таковым оно остается,
даже если уточнить: праведным гневом красив человек. Так по догмату. Но вот
вам две картинки: Сын Божий, смиренно приставляющий отрубленное ухо
стражнику, и Он же, в праведном гневе изгоняющий торговцев из храма. Что
ближе и понятнее душе чисто эстетически? То-то же! Социалистичен человек по
природе и породе, а божественная ипостась, как ни крути, иноприродна и
инопородна, и то же смирение, в породе не заложенное, всегда готово
пониматься как лицемерие. А то, что так называемый праведный гнев способен с
легкостью обращаться в демагогию с далеко идущими социальными
последствиями - в разуме такое понимание имеется, но разум всю историю
позади чувства, что тоже правильно, потому что двум господам служить
способен.
А теперь восстановим-ка ситуацию в ее, так сказать, акцентном смысле. В
некоем помещении некоего учреждения находятся четыре русских человека. Будь
хоть один из четырех "инородцем", все акценты мгновенно стусовались бы в
простейшую и примитивную схему.
Вот он, Федор Кондратьевич, борец за правду-матку, по-народному
крупнопороден, крупнолиц, крупнорук... Скульптор-передвижник так бы и
запечатлел его стоящим у окна со вскинутой к потолку ручищей, с росплеском
благородного гнева в очах.
Напротив него, Федора Кондратьевича, его персональный контрапунктик,
скульптурно явно проигрывающий, фигурно посредственный, политически
сладкогласый, идеально вписанный во всю социально-общественную ситуацию, -
отсюда и сладкогласие, от вписанности, от нее же и беззлобие в карих
глазках, но сплошное снисхождение к обреченному на вымирание
антропо-уникуму. Он настолько силен соответствием эпохе, что готов почти
по-христиански любить своего безопасного врага, готов помочь продлиться ему
в его физическом существовании ради ощущения полноты бытия.
На второй, чуть утемненный план художник-передвижник поместил бы
"главного", схематично записав его квадратную фигуру в квадратный стол, где
передние ножки стола воспринимались бы как завершающий фрагмент самой
фигуры. Но лицо высветлено, а на лице тревожно-рабочее бдение без малейшей
тени личной корысти, но только одна забота: консенсус! Нет, это не синоним
согласия, договоренности или, положим, перемирия. Консенсусов до перестройки
не существовало. И даже знаменитое народное: ты мне - я тебе, это тоже еще
не консенсус. Консенсус, если хотите, - это обоюдовыгодный сговор со
взаимоприемлемой подлянкой обеих сторон. Пример: ты мне - тухлый товар, я
тебе - фальшивые деньги. Консенсусно делаем вид, что ни фальши, ни тухлости
не видим. Главное - и то и другое быстро запустить в оборот, то есть сбыть с
рук. Что в экономике, что в политике - суть одна, потому что консенсус - он
и в Африке консенсус.
Итак, на первом плане передвижнического полотна на фоне окна в мир
Божий - правдолюбец со вздернутой к запотолочным небесам рукой, напротив
него - лукаволикий герой нашего времени - пассионарий экономики; на втором
плане... кто? Рискнул бы сказать - фарисей в хорошем смысле слова (если
таковой допустим), этакий компромиссант... И не станем кривиться, потому
что, возможно благодаря присутствию именно такого типажа на всех ступенях