"Екатерина Боронина. Удивительный заклад " - читать интересную книгу автора

более что занятий в школе не было и на каникулы нам ничего не задали. С
нетерпением я ждал субботы... В субботу кончатся мои терзания. Хозяин отдаст
Семке деньги, я положу в комод три рубля, а в копилку рубль. И никто никогда
не узнает о том, что я сделал. Костя привезет самоучитель, и мы с Семкой
выучим "американский язык"... Семка убежит от хозяина и проберется в
Америку. Может быть, он скоро прославится там, разбогатеет и тогда, конечно,
не позабудет обо мне, который так великодушно выручил его в трудную
минуту... Я уже начал мечтать, как в один прекрасный день удивлю всех,
заговорив по-американски. Больше всего мне хотелось поразить своим
"американским" языком одноклассника Мишу Торопыгина. Миша знал несколько
фраз по-французски и всегда хвастался этим.
Семка тоже был как в лихорадке. С нетерпением ждал он приезда Кости из
Вологды. По вечерам мы запирались с ним в столярной, и Семка предавался
мечтам о вольной жизни в американских прериях. Он и меня начал уговаривать
отправиться с ним. Но на его уговоры я не поддавался. Мне было жалко
покинуть своих, особенно мать. Из-за холодной весны болезнь ее усилилась, и
на третий день пасхи она совсем слегла. Вызванный доктор нашел, что у нее
ослабело сердце, и велел ей не вставать с постели.
Мать свою я очень любил, но, по мальчишеской глупости, стыдился
высказывать свои чувства, особенно при посторонних. Часто я даже нарочно
разговаривал с ней холодно и небрежно, чем доставлял ей много неприятных
минут. Бывало, она подзовет меня и скажет:
- Алеша, вот как поправлюсь, поедем на лето в деревню. Хорошо там! Я,
когда девочкой еще была, жила два лета в деревне у своей школьной подруги.
Поскорей бы поправиться... - тяжело вздохнет и отвернется к стенке.
А я, вместо того чтобы подбодрить мать, стою, как истукан, и угрюмо
молчу.
- Ну, иди, иди, Алеша! - скажет она, а у самой голос дрожит, вот-вот
заплачет. - Иди побегай с товарищами.
Повернусь и ухожу. Самому хочется побыть с матерью, а неловко
высказывать свою нежность.
Бабушка часто про меня говорила: "Какой-то Алексей бесчувственный. И в
кого он? Ну, может, подрастет - одумается".
Отца я тоже любил, но не умел с ним разговаривать. Был он очень
молчалив и наружно суров. С самого детства жизнь его не баловала радостями,
на себя он уже махнул рукой, - не удалась жизнь, что поделаешь! - но ему
страстно хотелось, чтобы я получил образование и вышел в люди. Бабушка тоже
мечтала об этом, хотя сама едва-едва умела расписаться, да с трудом
разбирала по-печатному. Отец надеялся, после того как я кончу начальное
городское училище, выхлопотать для меня казенную вакансию в гимназии, благо
я учился отлично.
Но мне самому гимназия казалась чем-то недосягаемым. Как это я, ученик
городского училища Алексей Власьев, который учился вместе с самыми бедными
ребятами города, надену вдруг серую гимназическую шинель с серебряными
пуговицами и фуражку с гербом и войду в подъезд трехэтажного каменного дома
на лучшей улице города... Сяду на одну парту с Ником Порфирьевым, сыном
владельца лесопильного завода, рядом с этим мальчиком, который не удостаивал
нас, учеников начального училища, даже драки, когда происходили стычки между
нами и гимназистами. Гимназисты обычно дразнили нас "гусятниками" и кричали
вслед: "Гуся украл!" Прозвище это пошло оттого, что мы обязаны были носить