"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

бодуна (это в мои-то годы!) все время прикладывался к скромной литровой
пластиковой бутылочке с лемон-биттером. Это для лохов там был лимонад
лемон-биттер. А для людей с понятиями - треть джина Бифитер и две трети
лемон биттера. И все - тип-топ.
Любой мент, то бишь, простите, по-здешнему коп, если бы и увидал, то,
пацаны, какие проблемы? Вот, мол, глядите, я - старый хрен пью из горла
тоник. И все. Никаких, блин, alcohol in public. И так вот спокойно попивал я
за здоровье Старикашки и Гиви. Я ведь, уже писал тебе, что нас здесь теперь
трое, ибо еще в 97-ом наш с ним университетский друг Гиви - Георгий
Ахметович Сейфутдинов, переехал из Торонто в Монреаль. Но в походы по городу
ходим со Старикашкой без него. Гиви компанию нам не составляет, потому как
работа его - разноска рекламок. И ему просто так, забесплатно, на халяву
ходить - западло.
Вообще-то он прилетел сюда 10 лет назад, всего на год позже меня и
сразу попросил в Монреале статус беженца, как преследуемый КГБ русский
писатель. Дело в том, что в свое время Гиви пописывал и распространял среди
друзей маленькие рассказики в пять-десять строк каждый, от которых мы все
просто балдели. Одни названия чего стоили!
Например: "Как Суслов хуями оброс", "Как Леонид Ильич обосрался",
"Как Владимир Ильич Надежду Константиновну резко осадил". Последний,
впрочем, я до сих пор помню наизусть и с удовольствием тебе прямо сейчас
процитирую:

Занимался рассвет. Владимир Ильич лежал в койке и мучительно соображал,
как бы это половчее реорганизовать Рабкрин. Вдруг, рядом лежащая Надежда
Константиновна, как схватит его за яйца, за ленинские, как зашепчет на ухо
жарко:
- Вольдемар, я хочу иметь от тебя ребенка!
- Не время Наденька и не место! - резко осадил ее Владимир
Ильич, вырывая дряблую мошонку из цепких старушечьих кулачков.
- Ишь ты, кобыла какая, - подумал он, засыпая, беззлобно.
Писал он их до тех пор, пока ни забыл по пьянке в питерском троллейбусе
портфель с полным собранием своих сочинений, да еще в придачу и письмом на
собственное имя. К счастью быстро протрезвел, и ему хватило ума сразу же,
чуть ли ни в тот же день вывезти за город и закопать на вечные времена
пишущую машинку вместе со всеми имеющимися в доме рукописями. А когда его
вызвали в Большой дом на
Литейный, и потом делали в квартире обыск, бил себя в грудь и твердил
комитетчикам, что он эту рукопись на улице нашел и, как настоящий советский
гражданин именно им ее и вез, когда потерял с устатку. Время, слава Богу,
уже было беззубое, 1984 год, при
Черненко, но нервы ему все же крепко помотали, а, главное, поперли с
работы, которой он очень дорожил. Так что с должности референта
международного отдела института Гипроникель ему пришлось перейти на
должность приемщика-отправителя, сиречь грузчика, в типографию имени
Володарского
А, вот, семь лет спустя, в июне 91-го, именно эти рассказики ему и
помогли, так что статус беженца он получил прямо в зале. Хотя уже тогда сие
являлось чудом и исключением, ибо было ясно, куда идут дела, и практически
всем нашим людям, канающим под "жертвы КГБ" отказывали подчистую. А наши-то