"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

тех пор мы и не расставались. Через год с небольшим, в марте 84 поженились,
а еще через год у нас дочка Санька родилась. Как видишь, опять Александра.
И все эти годы до моего отъезда в Канаду в августе 89-го все больше и
больше друг на друге замыкались, так, что даже в гости стали редко ходить.
Сутками иногда валялись в койке, слушали сладкие бразильские самбы,
португальские фадо, секс блюзы Фаусто Папетти, французских и итальянских
шансонье, записанных мной еще в Алжире, бесконечно пьянствовали и
беспрестанно трахались. Иногда закрываю глаза и вспоминаю мою однокомнатную
квартирку семнадцати квадратных метров в Перово на первом этаже хрущевской
пятиэтажки с яблоневым садом под окнами. Алжирские покрывала по стенам, на
них сахарский лук со стрелами, декоративный кинжал. Под потолком - кованый
арабский фонарь с цветными стеклами, медный мавританский столик - возле
постели. Все рваное, старое, ломаное, а потому отданное мне бывшей супругой
без всякого сожаления. А тем не менее смотрелось красиво, особенно в
полумраке. Там же у меня почти всегда были сумерки из-за яблоневых зарослей
за окном.
Месяц май, пять часов утра. Первые лучи рассвета пробиваются сквозь
листву и розовые цветы. Я встаю, жму кнопку магнитофона, звучит нежный и
страстный голос Амалии Родригес. Нахожу возле кровати початую бутылку водки,
оба делаем по хорошему глотку, и вся вселенная принадлежит нам. А мы в ней
летаем. Одна кассета кончается, включается другая, Амалию сменяет Азнавур,
мы же так и парим над миром, слившись в одно целое. Потом, совершенно
обессиленные, выходим и идем в обнимку к станции Перово в уже ставший нашим
семейным пивной автомат. Там находим место под весенним солнцем и заставляем
его кружками. Май, первая нежная зелень, белая пена, вкус московского пива,
божественный цвет старого неухоженного парка прямо в котором стоит наша
пивнуха. Мы вместе, мы счастливы, а кругом - Россия...
... Когда в апреле 92-го Надя с Санькой приехали сюда в Монреаль, то
наше замыкание друг на друге стало практически полным. В Москве все-таки у
каждого из нас была работа, друзья, сослуживцы. Были дорогие нам люди,
общение с которыми хотя бы иногда нас размыкало.
Здесь же не было абсолютно никого. Первое время, особенно, когда я
начал работать с иммиграционными адвокатами, соотечественники часто пытались
пригласить нас в гости. Но мы всегда уклонялись под самыми разными
предлогами. Просто оттого, что вдвоем было интересней и веселей, чем в
какой-либо малознакомой компании людей, которым нам было абсолютно нечего
сказать. Так и сидели часами на кухне, ругали советскую власть. Правда для
конспирации называли ее Софьей
Власьевной, ибо по привычке все еще немножко боялись микрофонов КГБ.
Прямо, как в Перовском доме. А чтобы уж совсем было как там, я
Галича ставил. Причем не новые, постсоветские записи, а старые,
дошедшие еще из семидесятых годов, где сквозь жутчайше шумную магнитофонную
грязь пробивались такие чистые слова: "А я выбираю свободу Норильска и
Воркуты..." Как, помнится, в свое время сердца-то замирали, какие слезы
исторгались из глаз! В общем, продолжали выдавливать из себя раба. Ну, а
поскольку природа не терпит пустоты, то тут же заполняли алкоголем
образовавшийся в душе после выдавливания раба вакуум. Вот только водку пили
уже не нашу, не московскую.
Хотя, помнится, как-то привез я Надеже из Москвы две бутылки с
портретами Жирика и Брынцалова. Но ей не понравилось. Выпила по паре рюмок