"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

как-то накрыться простыней, приложить к шее висевший рядом на стуле галстук
и выставить его поверх простынки с намеком: мол, одетый лежу. Однако,
мама-дворничиха ни на него, ни на меня не обратила ровно никакого внимания,
так, словно, мы оба - пустое место, а начала злобно тыкать дочку кулаком и
шипеть (кричать, видимо, не могла - квартира-то была коммунальная): Ебешься,
сука!
Блядуешь! Ебешься, сука! Блядуешь! Наташа же томно так отмахивалась от
нее ручкой, как от назойливой мухи, и бормотала пьяненько, даже глаз не
раскрывая: Да брось ты, мам, бля, на хуй в нату-у-ре!
Мы с Максимюком, воспользовавшись разборкой между мамой и
Наташами, как-то умудрились выскользнуть, со сверхзвуковой скоростью
собрать свои шмотки, цапнуть со стола последнюю почти что целую бутыль водки
и, полуголыми, вытряхнуться на лестницу. Скатились по ней двумя колобками,
быстро дооделись и выскочили на улицу. Так из
Гавани и пошли пешком, прихлебывая из горлышка, через весь
Васильевский остров и Петроградскую сторону к Максимюку на Льва
Толстого. При этом еще умудрялись танцевать что-то вроде рок-н-рола,
напевая: "Ван-ту-фри-о клок-файф-о-клок-рок!" И ножонками, помнится,
дрыгали, ввинчивая подошвы в асфальт. А вокруг нас театральными декорациями
простирались пустые призрачные улицы великого города, подсвеченные всеми
красками белой ночи "июня севера". Нам было по двадцать лет, и этот
прекрасный мир был наш...
... Мне часто кажется, что петербургская белая ночь - это как бы
награда у Господа, за какие-то заслуги в прошлых жизнях. Кого-то одной всего
ночью и наградят, и он, снова оказавшись в своем Кривом
Роге, потом всю жизнь эту белую ночь будет вспоминать со слезами на
глазах. Если, конечно, поймет и оценит, чем Господь его одарил. А может и не
понять и, вернувшись в свой Нижний Тагил, пожаловаться соседям: мол, как они
там живут?! Спать же невозможно! Всю ночь глаз не сомкнул! Не, туда я больше
не ездок!
Знавал я таких отрицателей белых ночей: одного и целую компанию.
Первый (что один) был известный русофоб маркиз де Кюстен, посетивший
Петербург в достославное царствие государя императора Николая
Павловича. Так он, мудило, стоял в белую ночь 1839 года на мосту перед
потрясающим Петербургом и абсолютно ничего не ощущал, кроме раздражения!
Потом злобно писал, что, мол, все, это - херня какая-то, греческий зал,
запихнутый в финские болота. Впрочем, чего с него взять, с русофоба? Хотя в
остальном, как же он, засранец, умно и проницательно все понял и определил!
Не менее точно, чем его соотечественник Андрэ Жид ровно век спустя. Всю
Россию увидел именно такой, какой она и была, а не хотела казаться в глазах
просвещенной
Европы! Всю, кроме Питера.
А вот компанией отрицателей петербургской красоты была группа
экскурсантов из Могилева. Мы, четверо студентов-филологов, ехали с ними
автостопом в начале июля 1965-го года, в одном и том же автобусе. Могилевцы
возвращались этим автобусом из Питера, проведя там как раз несколько белых
ночей, и при этом жутчайше город наш поносили, мол, все там у вас говно. Я,
морально раздавленный, жалобно спросил: "А вы, хоть, Зимний дворец видели?"
На что могилевцы мне совершенно резонно ответили:
- Да чо, там, ваш говенный Зимний дворец!? Чо на него смотреть! А вот