"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

названием Porto Canadien 74.
Передо мной - экран монитора, а под ним - часики. Простенькие такие, в
однодолларовом магазине купленные, там, где все товары - за один доллар. И
будильничек этот показывает 16 часов, сиречь - мой личный час волка.
Прочитал я как-то в Огоньке, что часом волка называется тот роковой миг,
когда человек подводит итог всей своей жизни. Пусть будет так, я тоже готов.
Вот только для начала хотел бы дать небольшую историческую справку.
С достопамятных шестидесятых годов нашего славного и только что
прошедшего столетия существует в Москве очень известное обывателям и их
чадам здание Театра кукол Образцова, на чьем фасаде находятся огромные часы,
где каждой цифре соответствует своя коробочка, из которой ежечасно
выскакивает определенный зверь. Не знаю, как ныне, а в мое время в
одиннадцать часов выскакивал из соответствующей коробочки волк. И именно с
одиннадцати во всей Москве, как и по всей
России, большевики начинали продавать народу водку. Оттого 11 утра
звались в Москве часом волка. Как сейчас помню синюшных, трясущихся мужиков,
орущих Зинке через весь магазин: Зинк, давай, открывай, торгуй! Волк
выскочил!
Но я все же - не синяк, пить начинаю не раньше четырех, так что час
волка для меня только что наступил. А посему, чтобы лучше вспоминалось, беру
русский граненый стакан, наливаю в него
"наркомовские" сто грамм Абсолюта, да опрокидываю в себя одним махом.
Пора, волк выскочил. Сделав же глоток, чувствую, как весь день отупляющее
мозг похмелье мягчает и плавно переходит в другое состояние, которое
профессиональные алкоголики называют точным и емким словом "шустряк".
Шустряк, наоборот, способствует необычайно не только умственной
деятельности любого рода, но так же и копанию в прошедших годах, что по
научному называется ретроспективой. Вот только, когда бухаю, то у меня
научные термины в голове путаются, буквы в словах сдвигаются, и я часто
называю ее ретроскопией. Впрочем, может, это мое подсознание их специально
путает, понеже человек я русский. А такой как уползет после граненого
стакана водки в собственное прошлое, то любая ретроспектива у него
обязательно кончится ретроскопией.
Да и куда от нее денешься, когда подумаешь, что на прошлой неделе я,
вот так запросто, как нехитрую естественную нужду, справил свое собственное
шестидесятилетие. Пугающая цифра. Помнится, два года назад друг мой,
известный петербургский литератор Юрий Данилович
Хохлов, обнаружив с похмелья, что ему уже шестьдесят лет, написал мне
просто паническое письмо: "Начал тут перечитывать Достоевского, а там -
старушенция лет шестидесяти. Оп-ля!". Вот и я, в точности как и литератор
Хохлов, не могу воспринять эту цифру и прочувствовать себя умудренным жизнью
шестидесятилетним стариком. А возраст свой ощущаю только телесно, болями в
самых разных точках и жутчайшим, неведанным ранее бодуном. Что касается
духовного уровня моей личности, то я, видимо, к этой шестидесятилетней
отметки не подойду никогда, ибо навсегда застрял на шестнадцатилетней, если
не сказать ниже. Меня, например, до сих пор тянет написать чего-нибудь на
стенке в общественном туалете, когда туда попадаю. Что-нибудь типа:
"Товарищи-друзья! Не срите на края. Для этого есть яма.
Держите жопу прямо!" То есть, меня, в отличие от классика, летА к
суровой прозе отнюдь не клонят.