"Александр Борянский. Гней Гилденхом Артур Грин" - читать интересную книгу автора

был удивлен, когда его утлая лодка, влекомая бурей, вместо того, чтобы
затонуть, достигла неведомого берега. И сегодня, 311 лет спустя, простые
селентинцы, изучая историю, удивляются, как воля одного человека смогла за
два-три года собрать разрозненные племена в единый народ, народ Лунной
Заводи.
Люблю иногда вспоминать о логических упражнениях, об отвлеченной
философии.
В общем, между появлением "самой-самой большой пиццы" на горячей
сковородке и нашим уходом из этого прекрасного заведения мне пришлось
сильно удивиться целых три раза.
Во-первых, сама пицца. Не такая она была, как в таверне Фавста
Эдуарда, не такая, а другая вовсе. С пылу, с жару, с запеченной сырной
корочкой, с тонким хрустящим тестом, - да не колбаса в дырке, а: 1)
ветчина; 2) белые грибы; 3) сыр, и не какой-нибудь, а джессертонский; 4)
альфийский лучок; 5) приправа южных широт; и, наконец, 6) до прозрачности
тонкие ананасовые дольки. Вот такая... вещь!
Во-вторых, Лайк Александр чудесное произведение искусства потреблять
не стал. Он подвинул его в мою сторону и сказал:
- Ешь, Гилденхом!
А сам вынул из кармана... разумеется, шоколадку. Смотрел он на нее
нежно-нежно.
В-третьих, откусил я первый кусочек...
Конечно, для воина главное ежеторно быть готовым драться за Короля и
Республику. Чуть какая опасность, и тут мы, защитники... Но что бы кто ни
говорил, а не менее важно для воина хоть раз в жизни покушать такую
штуковину... да...
Так вот, в-третьих. Откусить-то я первый кусочек откусил, но об одном
золотом на двоих тоже не забывал, ведь предыдущие мои удивления явно
стоили больше. И когда худое малорослое создание вернулось за деньгами, я
приготовился.
В голове монотонно гудело: "Золотой не отдам! Не отдам золотой!"
Официант назвал сумму.
Лайк запустил руку в недра плаща и небрежно бросил на стол три
монеты.
Всего на мгновенье, на короткий миг серый плащ распахнулся и я
разглядел на поясе моего доброго спутника четыре туго набитых мешочка.
Лайк медленно комкал шоколадную обертку. Он уже смял ее, но потом,
внезапно передумав, разровнял, аккуратно сложил и спрятал в карман.
- На память, - произнес он.


Улицы не были темными. Факелы и фонари всех видов освещали
перекрестки, парадные въезды и просто двери. Люди шли ужинать, люди шли
постоять на берегу, глядя вдаль, люди шли по своим вечерним делам. Это
была настоящая Селентина, и мы больше не чувствовали себя изгоями в чужом
городе. Город был наш, наш до следующего вечера, наш - до отхода
корабля-рыцаря.


На борту горели факелы, и на берегу горели факелы, а между огнями,