"Симона де Бовуар. Сломленная" - читать интересную книгу автора

кабинет Мориса и наша приемная. Я четко сознаю, что Люсьенна больше никогда
не будет здесь жить. Жизнь в доме скоро потечет совсем спокойно. Волнуюсь я,
главным образом, из-за Колетты. Счастье, что завтра возвращается Морис.

Среда, 22 сентября. Вот одна из причин - главная - почему у меня нет
никакого желания закабалиться работой: я не могла бы вынести, если бы не
была в полном распоряжении тех, кому я нужна. Почти все дни провожу у
постели Колетты. Температура не падает. Морис говорит, что ничего
серьезного. Но Тальбо назначил анализы. В голову лезут страшные мысли.
Сегодня утром меня принял судья Баррон. Очень сердечный человек. Он
удручен случаем с Маргаритой Дрэн: а ведь есть тысячи подобных случаев. Вся
трагедия в том, что этих детей некуда селить, нет персонала, который бы
занимался ими должным образом. Правительство ничего не предпринимает. В
результате усилия юристов, занимающихся детьми, и деятельниц
благотворительных обществ наталкиваются на непробиваемую стену. Центр, где
находится Маргарита, - всего лишь перевалочный пункт. Через три-четыре дня
ее переведут в другое место - но куда? Неизвестно. Там, где эти дети
содержатся, абсолютно не предусмотрена организация их занятий и досуга. Все
же он постарается найти где-нибудь место для Маргариты. И он будет
рекомендовать сотрудникам Центра разрешить мне навещать ее. Родители не
подписали документа, окончательно лишающего их родительских прав, но нечего
и думать, что они заберут девочку. Они и сами этого не хотят, и для нее этот
вариант был бы наихудшим.

Из Дворца правосудия я вышла, полная возмущения столь безалаберной
системой: Пропасть, перед которой оказываются молодые правонарушители, все
глубже. А иных мер, кроме удвоенной строгости, не предпринимают. Я была
рядом с церковью Сент-Шапель и вошла, поднявшись по винтовой лестнице. Не
было никого, кроме туристов-иностранцев да парочки, которая, держась за
руки, рассматривала витражи, Я смотрела рассеянно.

Я все беспокоилась о Колетте. Читать не могу. Единственное, что могло
бы мне помочь, - это разговор с Морисом, но он не придет раньше полуночи. Со
времени возвращения из Рима он проводит все вечера в лаборатории с Тальбо и
Кутюрье. Говорит, они уже у цели. Я могу понять, что он всем жертвует ради
своих исследований. Но это первый случай в нашей жизни, когда у меня
возникло серьезное затруднение, а он не разделяет его со мной.

Воскресенье, 26 сентября. Итак, это случилось. Это случилось со мной.
Понедельник, 27 сентября. Ну, что же. Да! Это случилось со мной. Это
НОРМАЛЬНО. Я должна убедить себя, что это так, и обуздать гнев, сотрясавший
меня в течение вчерашнего дня. Да, Морис мне лгал; это тоже нормально. Он
мог продолжать лгать и не говорить мне этого. Хоть и с опозданием - я должна
быть благодарна ему за откровенность. Я в конце концов уснула в ту субботу.
Время от времени я протягивала руку к соседней кровати: постель была
заправлена. (Я люблю засыпать раньше него, когда он работает в своем
кабинете. Сквозь сон я слышу, как льется вода, чувствую легкий запах
одеколона, протягиваю руку - его тело проступает сквозь простыни - и
погружаюсь в блаженство.) Громко хлопнула входная дверь. Я крикнула:
"Морис!" Было три часа утра. Они не могли работать до трех! Они пили и