"Людмила Бояджиева. Жизнь в розовом свете " - читать интересную книгу автора

Наталия Владимировна Вильвовская - дочь перербургского врача, сделала
все, чтобы не позволить близнецам стать иностранками. "Когда-нибудь вы
вернетесь домой и не сможете нормально общаться с прислугой, - пугала она
дочек. - А читать в переводах русскую литературу - это вообще позор. Даже
для образованного европейца".
Отчасти она оказалась права в отношении Старшей. В доме Эн собралась
большая русскоязычная библиотека. Ее муж - Кей Хантер утверждал, что осилил
в подлиннике даже "Историю" Карамзина. Он был известным политологом,
специализировавшимся на странах Восточной Евопы. Главным предметом
исследований Хантера являлся Советский Союз, а жена исполняла обязанности
терпеливого учителя русского языка. По средам, например, в доме звучала
лишь русская речь, в субботу и воскресенье супруги говорили по-французски.
До 1969 года они жили в Австрии, а поэтому предпочтение все же отдавалось
немецкому. Дочь Тони говорила сразу на трех языках и только лет с пяти
начала осознавать, что мешанина слов, засевших в её головке - не единый
общечеловеческий язык, а лишь заваленная пестрым добром кладовая, в которой
необходимо все разложить по отдельным полочкам.
У Ди вышло по-иному. Прожив почти полвека в Испании, она редко
вспоминала свои "корни" - перечитывала Пушкина, Толстого, Бунина, знала
наизусть массу стихов, напевала романсы, пыталась научить всему этому сына.
Но Сальватор ненавидел коммунистов, багровел от омерзения, говоря о Сталине
и не испытывал ностальгии по той России, "от которой остались одни руины".
- Пойми, твои дореволюционные миражи - все равно, что обломки
Парфенона, а русский - тот, что был языком Чехова, Достоевского, Блока -
мертвый язык. Писать на нем - все равно, что на латыни. О-очень
оригинально! Но я не настолько экстравагантен. Сказать "здрасьте"
кому-нибудь из твоей родни, если таковая обнаружится, я сумею, а большего
от меня не потребуется. Рваться с визитом в СССР, биться головой о
"железный занавес" для того, чтобы большевики упекли меня за решетку, не
намерен. И тебе не советую.
Сын вырос ярым антисоветчиком и пылким католиком - странный мальчик...
Ди сидела у камина, подставив теплу левый бок, ноющий при дождливой
погоде. Она вязала, встряхивая время от времени немеющие кисти. Механически
считая петли узора, Диана перенеслась туда, где жили её дети, грелись под
солнцем каменные плиты двора испанской усадьбы и где навсегда осталась
молодость. При этом Ди слушала Эн, соединяя в коктейль сладкой грусти свое
собственное, отзвучавшее прошлое, их общее настоящее и то, о чем читала Эн.
"...В комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и ещё
хуже, когда абажур сдернут с лампы. Никогда не сдергивайте абажур с лампы!
Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от
опасности. У абажура дремлите, читайте - пусть воет вьюга, - ждите, пока к
вам придут"... - Эн опустила на колени томик Булгакова. - Ди, ты поняла, о
чем это?
- Тальберг - мелкая душонка. Карьерист без чести и совести. Он
убегает, бросая дом, Елену, осажденный бандитами город... Он предает всех,
Эн... Господи, разве тогда, в эту чертову революцию, можно было что-то
понять? Нашего деда расстреляли - а ведь он лечил кожные заболевания и
совершенно не интересовался политикой. Родители наши сбежали. Как этот
Тальберг, Эн. Ведьмы похожи на него.
- Нет, на Турбиных. Перечитываю "Белую гвардию" - и словно