"Юрий Божич. Вечер трудного дня" - читать интересную книгу автора

равно не втиснешь. Так что ожидался кризис перепроизводства. Подход был явно
нерациональный, что-то вроде осушения болот при помощи тампакса.
Жарков наконец объявил заключительный этап: в дело вступали мозги и
души членов жюри. Члены встали. Сладко потянулись. Тряхнули затекшими
ногами.
- Пойдем, пойдем, - скороговоркой сказал Пашка и ткнул меня в бок. - Я
уже вижу: для тебя есть сюрприз.
Я даже не успел возразить. Он вытолкал меня в проход. Потом увлек на
середину зала, где было почти свободно. И тут уже круто осадил:
- Вот, познакомься. Это Ириша Сорока.
Чьи-то резвые красные башмаки обогнали мой понурый взгляд. Я поднял
голову.
Напротив меня стояла женщина в голубовато-салатном пальто и с желтым
шелком на шее. Габариты - как у присевшей белки. При желании может
затеряться в рукаве. В уголках губ - бутончики улыбки. Глаза - оазисы очков,
причем почти поглотившие пустыню. Подбородок, разумеется, выше носа.
- Здравствуйте, - нараспев произнесла Ириша.
Бутончики распустились, лицо стало трогательно задиристым. Стоит,
понимаешь, перед тобой такой маленький Рикки-Тикки-Тави и проверяет: Наг ты
или все же человек. Кажется, первой мыслью у меня было тогда - погладить ее
по макушке. Но внезапно в мозги вторгся какой-то компьютерный вирус, внутри
что-то бесшумно переключилось. Я состроил физиономию доброго иезуита и с
ядовитым елеем спросил:
- Так и что бы вы хотели, чтобы в наших передачах почаще звучало?
Ни одна буква "ч" во фразе не дала звука, отличного от того, что
слышится в "часах" или "четках". Это было дешевым возмездием за критику
моего некадифицированного прононса. Ириша не обиделась. Наоборот,
рассмеялась. Период нашего заочного знакомства был завершен.
В тот день я шел домой, решая проблему: похожа она на свой голос или
нет? Так и не определил.
Погода стояла скверная. Зима рассопливилась, прикинулась осенью.
Асфальт мокрый. Шаг - как с языка. Темнота-а...
Эх, думаю, коньячку бы сейчас пятизвездночного! В смысле - свинины
жареной. Говорят, усталость снимает...
Полторы тарелки дымящегося борща с салом, съеденные на родимой кухне,
подействовали как седуксен. Я задремал. Приснились рыжие кошки и огненный
петух. Затем все куда-то пропало. Навалился тяжелый и пустой сон. Прервался
он внезапно: я подскочил, напуганный какой-то мыслью, которую силился и не
мог припомнить. В висах ломило. Я нащупал тумблер настольной лампы, глянул
на будильник: начало пятого. За окном - предрассветная кофейная тьма,
последние ее глотки. И вдруг мне страшно захотелось двух вещей: горячего чаю
и холодной прогулки... Терпкий кипяток вязал язык и десны. Внутри
накапливалась теплота. Я оставил в кухне свет - много не нагорит, а
возвращаться будет куда приятней. И вышел из квартиры.
На улице ни с того, ни с сего расчувствовался и запел "Вечер трудного
дня". Разумеется, без слов. Представляете?! Февраль. Воспоминания о не
выпавшем снеге. Оранжевые самокрутки фонарей. Идет мужик и мурлычет
"Битлов". Что могут подумать старые девы? Страждущим от бессонницы, им-то
доподлинно известно, что в такое время на улицах интеллигентного города
можно обнаружить только последних любовников и первые автобусы. И те, и