ЕСЛИ ВОКРУГ ПУСТОТА, ЕСТЬ ГДЕ РАЗГУЛЯТЬСЯ

Джип ехал по пустой дороге, что вела в пустой город, стоявший на пустынном берегу обширной бухты, усеянной останками полузатонувших кораблей. Вдоль побережья тянулись бесконечные верфи, безмолвные здания с разбитыми окнами и огромными доисторическими подъемниками и транспортерами, застывшими бог весть как давно. А сейчас их железные суставы и клешни, крюки и цепи покачивались на ветру, осыпая ржавчиной пустые доки, где не было ни крыс, ни охотящихся на них котов.

Пораженный крайним запустением, молодой водитель джипа притормозил и стал разглядывать огромные недвижные механизмы и мертвый берег, на который не набегали даже волны.

Даже небо было совершенно пустым: чайки давно улетели на север, подальше от этих берегов с их мрачными, похожими на огромные склепы строениями и неподвижными механизмами, где не было ни волн прибоя, ни играющих в них рыбешек, на которых можно поохотиться.

Само молчание этого места заставляло джип двигаться потише, будто под водой, будто его течением несло через площадь, обитатели которой однажды на рассвете тихо ушли, не обещая вернуться.

— Господи, — прошептал молодой человек. — Все мертвое…

В конце концов джип остановился возле здания с вывеской «Бар Гомеса», перед которым лениво колыхалось на ветру несколько красно-бело-зеленых мексиканских флажков.

Стоило молодому водителю покинуть свой джип и неспешной походкой направиться к бару, как возле здания появился рослый человек с копной седых волос, в белой одежде бармена, с полотенцем, перекинутым через левую руку, и бокалом в правой руке. Он хмуро уставился на джип, как будто в этом зрелище было нечто оскорбительное, потом перевел мрачный взгляд на водителя.

— Давненько гостей у нас не было, — сказал он низким гортанным голосом.

— Выглядит похоже, — кивнул молодой человек.

— Шестьдесят лет сюда никто не приезжал.

— Я вижу. — Молодой человек перевел взгляд на берег, доки, море и небо без чаек.

— Вы не ожидали здесь никого встретить. — Это было утверждение, не вопрос.

— Никого, — подтвердил молодой человек. Но здесь вы.

— А почему бы и нет? С тысяча девятьсот тридцать второго года я полноправный хозяин этого города и этой бухты. Соответственно, и заведение это принадлежит мне. Здесь все мое. Вы спросите, как подобное могло случиться? Все происходило не здесь, а там, в море.

— Вы об отмели?

— О чем же еще? Отмель возникла здесь в одночасье. Как это произошло, никто не знает. Ну а кораблики так и остались здесь на веки вечные.

— Неужели они не могли расчистить фарватер?

— Пытались. Ведь здесь находился крупнейший мексиканский порт. Чего тут только не было! Оперный театр, роскошные магазины… Всем пришлось уйти.

— Выходит, песок сильнее золота, — сказал молодой человек.

— Да, из маленькой песчинки рождается большая гора.

— Так что, здесь никто не живет?

— Один человек живет, — пожал плечами старик. — Гомес.

— Сеньор Гомес, — кивнул молодой человек. — А я Джеймс Клейтон.

— Джеймс Клейтон… — Гомес приблизился, по-прежнему держа в руке бокал.

Джеймс Клейтон оглядывался по сторонам, рассматривая город и бухту.

— Так это и есть Санто-Доминго?

— Можете называть его как хотите.

— Больше подошло бы Эль-Силенсио. Или так — Абандонадо. Самый большой могильник на свете. Обитель духов.[20]

— Все сразу.

— Дом Одиночества. Признаться, мне редко доводилось бывать в подобных местах. Даже слезы на глаза наворачиваются. Мне вспоминается одно американское кладбище во Франции. Я никогда не верил в существование духов, но там мне стало как-то не по себе… Я почувствовал, как что-то невидимое сдавило мне грудь. Здесь все так же, кроме того, что здесь никто не похоронен.

— Здесь похоронено Прошлое, — сказал Гомес.

— Ну, прошлое вам не напакостит.

— Только этим и занимается. — Гомес взглянул на бокал, который он держал, как бы прикидывая, не выпить ли его самому.

Джеймс Клейтон взял протянутый бокал.

— Текила?

— Ну а что же еще?

— Gracias.[21]

— Она вас встряхнет.

Молодой человек залпом опорожнил бокал. Лицо его побагровело.

— Крепкая, ничего не скажешь! — выговорил он, задыхаясь.

— Могу налить еще.

Гомес исчез за дверью. Джеймс Клейтон последовал за ним.

Внутри он увидел стойку, уступавшую размерами разве что стойке бара в Тихуане, за которой могли замышлять убийства, хохотать, заказывать выпивку, вырубаться и просыпаться, созерцая себя в засиженных мухами зеркалах, сразу девяносто посетителей. На полированной семидесятифутовой стойке лежали стопки старых газет, над которыми на фоне зеркал стояли навытяжку, подобно солдатам, полки бутылок с содержимым всех цветов и оттенков. За стойкой располагались две дюжины накрытых белоснежными скатертями, поблескивающих столовыми приборами столов, на которых, несмотря на дневное время, стояли зажженные свечи. Гомес зашел за стойку бара и налил в бокал еще одну порцию смертоносной текилы, все готово для самоубийства, если молодой человек желает. Молодой человек выразил желание и уставился на скатерти, начищенное серебро и зажженные свечи.

— Вы кого-то ждете?

— Конечно жду, — ответил Гомес. — Рано или поздно они все вернутся. Так сказал Бог. А он никогда не обманывает.

— И когда же вы принимали последних посетителей? — поинтересовался Джеймс Клейтон.

— В меню все сказано.

Попивая текилу, Клейтон взял со стойки меню и прочел вслух:

— «Cinco de Mayo»… Неужели вы приняли последний заказ в мае тридцать второго?

— Так оно и есть, — ответил Гомес. — Это когда город покидала его последняя обитательница. Она тянула с отъездом до последнего мужчины. Потом ей здесь стало нечего делать. Все номера соседнего отеля и поныне завалены ворохами вечерних платьев. Видите вон там, через площадь, золотых богов и богинь на крыше? Это, конечно, только позолота, а то бы все увезли с собой. В этом оперном театре в самый последний вечер пела Кармен, сворачивая сигары на колене. Когда музыка кончилась, все покинули город.

— Они уплыли?

— Конечно же нет! Вы забыли о мели. За оперным театром проходит железная дорога. Последний поезд уходил ночью. Я бежал за открытым вагоном, в котором сидели оперные певцы, и осыпал их конфетти, а потом, приложив ухо к рельсу, прислушивался к стуку колес уходящего поезда и плакал навзрыд как последний estupido[22]. Вчера вечером я опять сходил туда, приложил ухо к рельсу, закрыл глаза и слушал, слушал… потом вернулся сюда, открыл бутылку с текилой и сказал себе: manana, завтра… Вот вы и тут.

— Но ждали-то вы совсем не меня.

— Я ждал хоть кого-нибудь. — Гомес ткнул пальцем в старую, пожелтевшую от времени газету. — Сеньор, вы не подскажете, который нынче год?

— Вроде как тридцать второй, — ответил Клейтон с улыбкой.

— Тридцать второй! Отличный год, уж можете мне поверить. А другие года… Почем знать, существуют ли они вообще? Самолеты здесь не летают. Туристов сюда не привозят. Боевые корабли в нашу гавань не заходят. Во всяком случае, я их здесь никогда не видел. Кто такой Гитлер? Здесь о таких еще и не слыхивали. Муссолини злодей? Не может быть. Мы привыкли считать его честным политиком. А что там с Великой депрессией? К Рождеству о ней никто уже и не вспомнит! Это сказал сам господин Гувер![23] Каждый день я разворачиваю и читаю новую газету тридцать второго года. Возможно, кому-то это и не понравится…

— Только не мне, сеньор Гомес.

— Предлагаю за это выпить.

Они выпили еще по стаканчику текилы.

— Хотите, я расскажу вам, что происходит в мире сейчас? — предложил Клейтон, отирая губы.

— Нет-нет! У меня есть собственные газеты. Одна газета в день. Через десять лет я доберусь до сорок второго года. Через шестнадцать — окажусь в сорок восьмом, но, боюсь, он уже не будет меня особенно трогать. Приятели привозят мне газеты два раза в год, я же оставляю их на стойке бара, выпиваю стаканчик текилы и вновь читаю вашего Гувера.

— Он все еще жив? — улыбнулся Клейтон. — Сегодня он принял важное решение насчет импорта зарубежной продукции.

— Хотите, я поведаю вам о его дальнейшей судьбе?

— Я не стану вас слушать!

— Я пошутил.

— Тогда давайте выпьем за это.

Они выпили еще по одной.

— Вы, наверное, хотите узнать, зачем я сюда приехал, — сказал наконец Клейтон.

Гомес пожал плечами.

— Честно говоря, меня это особенно и не интересует.

— Я люблю пустынные места. Разве можно сравнить их с городом? Только там ты понимаешь, что такое жизнь, не то что в городах. Можешь потрогать любую вещь, приподнять ее и посмотреть, что под ней, не смущаясь тем, что кто-то будет наблюдать за тобой.

— У нас говорят, — сказал Гомес, — если вокруг пустота, есть где разгуляться. Пойдем разгуляемся.

Прежде чем Клейтон успел вымолвить хоть слово, Гомес вышел из бара и, остановившись возле джипа, уставился на беспорядочно брошенные сумки с ярлычками на них. Его губы медленно зашевелились:

— «Лайф». — Он посмотрел на Клейтона. Даже я знаю, что это такое. Попадая в город, я стараюсь не смотреть ни налево, ни направо, не слушаю радио в барах или магазинах, где отовариваюсь. Но это название я видел на больших журналах. Так ты оттуда?

Клейтон робко кивнул.

Гомес, нахмурившись, принялся рассматривать поблескивавшие на солнце черные металлические предметы.

— Камеры, что ли?

Клейтон кивнул.

— Лежат без футляров. Думаю, ты не все время вез их так, верно?

— Я вынул их совсем недавно. Решил немного поснимать.

— Что тут снимать? — сказал Гомес. — С чего бы это молодому человеку все бросить и примчаться туда, где не осталось ровным счетом ничего, nada. Кладбище, ни дать ни взять. Сдается мне, ты что-то задумал…

— Почему вы так решили?

— Ты то и дело озираешься по сторонам. Ни минуты не можешь постоять спокойно. На небо все время пялишься. И при этом ты не сделал еще ни единого снимка. Ты ждешь чего-то поинтереснее моей текилы, верно?

— Я, — робко пролепетал Клейтон, — я…

Тут-то все и началось.

Гомес внезапно насторожился и посмотрел в сторону холмов.

— Что это?

Клейтон не произнес в ответ ни слова.

— Ты слышишь? Там что-то есть! — сказал Гомес и бросился к приставной лестнице.

Быстро взобравшись по ней на крышу невысокого здания, он хмуро уставился в сторону, холмов, прикрывая рукой глаза от солнца.

— По этой дороге никто не ездил уже целую вечность… Может быть, ты скажешь правду?

Клейтон покраснел. Он медлил с ответом, колеблясь.

— Это что, твои друзья? — прокричал ему Гомес сверху.

Клейтон отрицательно покачал головой.

— Твои враги?

Клейтон согласно кивнул.

— С камерами?

— Да.

— Говори погромче, я ничего не слышу!

— Да! — повторил Клейтон.

— Они явились сюда для того же, для чего явился сюда ты, верно? Ты мне так еще и не сказал зачем! — воскликнул Гомес, прислушиваясь к доносившемуся из-за холмов реву моторов.

— Я хотел их опередить, — пробормотал Клейтон. — Я…

И тут от оглушительного рева небо разодралось надвое, и над Санто-Доминго появилась эскадрилья реактивных самолетов, обрушивших на город целую лавину белых листков.

— А это еще что за дьявольщина! — ошалело закричал Гомес, почти успевший спуститься по лестнице.

Одна из листовок залетела, подобно белой голубке, прямо ему в руку, и он с омерзением отшвырнул ее. Клейтон оглядел груду бумаги у своих ног.

— Читай! — приказал Гомес.

Клейтон колебался.

— Текст набран на двух языках.

— Читай, тебе сказано!

В листовке значилось:

Второе предупреждение

Город Санто-Доминго будет подвергнут фотоатаке с воздуха вскоре после полудня тринадцатого июля. Правительство заверило насв том, что население города было своевременноэвакуировано. Ровно в час сорок пять мы приступим к съемкам фильма «Панчо!».

Стерлинг Хант, режиссер

— Атака с воздуха? — ошарашенно пробормотал Гомес. — «Панчо!»? Режиссер? Неужели Калифорния, которая всегда была и будет испаноязычным штатом, осмелится бомбить Санто-Доминго? — Гомес разорвал упавшую ему в руки листовку в клочки. — Никакой атаки не будет! Это вам заявляет сам Мануэль Ортиз Гонсалес Гомес! Мы еще посмотрим, кто кого!

Еще долгое время после того, как затих гром небесный, Гомеса била дрожь возбуждения. Успокоившись наконец, он испытующе посмотрел на Клейтона и направился к бару. Клейтон следовал за ним по пятам. После яркого дня в баре казалось темно, как ночью. Гомес пошел вдоль стойки и, добравшись скорее на ощупь, чем при помощи зрения, до последней стопки газет, пробормотал:

— Наверное, где-нибудь здесь. Да?

Клейтон взглянул на кипу газет и наклонился пониже.

— Ну, что там? — спросил Гомес.

— Первая заметка появилась примерно месяц назад. Если бы вы имели привычку читать свежие газеты…

— Давай читай! — потребовал Гомес.

— Здесь написано. — Клейтон поднес газету к глазам. — Первое июля девяносто восьмого года. Правительство Мексики продало…

— Продало?! Что оно продало?

— Правительство Мексики продало город Санто-Доминго. — Глаза Клейтона бегали по строчкам. — Правительство Мексики продало город Санто-Доминго компании…

— Кому-кому?

— Компании «Кроссроудз Филмз», Голливуд, штат Калифорния.

— Киношникам! — возопил Гомес. — Из Калифорнии?

— Заплатив при этом… О господи! — Клейтон поднес газету поближе к свету.

— Назови мне сумму!

— Боже правый! — Клейтон закрыл глаза. Один миллион двести тысяч песо.

— Один миллион двести тысяч песо? Да это же курам на смех!

— Вот дерьмо!

Гомес посмотрел на стопку газет.

— Когда-то я купил в Мехико очки, но они давно разбились. Новых же я покупать не стал. Зачем они мне? Одну газету в день я уж как-нибудь разберу. А здесь в моем пустом городе я могу не глядя ходить куда угодно, все равно никого не встречу. А тут вот эта дрянь! — Он шлепнул по газете. — Там еще что-то? Читай до конца!

— Здесь говорится о голливудской кинокомпании «Кроссроудз» Они решили сделать римейк «Вива Вилья!»[24], картины о вашем знаменитом повстанце, назвав ее на сей раз «Панчо!». На город сбрасывали листовки, хотя было известно, что он пустовал при шести американских и двух мексиканских президентах. Но дело в том, что, по слухам…

— Каким таким слухам?

— Согласно слухам, — продолжал Клейтон, пробегая глазами одну газету за другой, — давно покинутый людьми город Санто-Доминго превратился в настоящий притон воров, убийц и преступников самых разных мастей. А также есть подозрение, что этот город является одним из основных перевалочных пунктов торговцев наркотиками. Правительство Мексики создало специальную комиссию, которая займется рассмотрением этого вопроса.

— Воры, убийцы и преступники! — расхохотался Гомес, разводя руками. — Неужели я похож на грабителя с большой дороги или на торговца наркотиками? И куда же, интересно, я их доставляю? Кормлю кокаином рыб? А марихуану где я выращиваю? — Гомес скомкал газету. — Закопаю это. Через неделю вырастет свежая брехня. Читай следующий номер!

— Обитатели города, с которыми представителям законной власти так и не удалось пообщаться, были своевременно оповещены о предстоящей акции. Девятого мая над городом были разбросаны листовки соответствующего содержания. Кстати говоря, после окончания съемок «Панчо!» компания планирует снять на развалинах города еще один фильм под рабочим названием «Землетрясение».

— Не видел я здесь никаких листовок. Если их и сбрасывали, то наверняка угодили в море. Их только акулам читать. Мексиканские летчики, что вы хотите!

Гомес смахнул со стойки газеты и, сняв со стены ружье и патронташ, направился к выходу.

— Твоя камера, гринго, — рявкнул он. — Andale![25]

Клейтон достал из джипа свою лучшую «лейку» и вновь повернулся к Гомесу, взявшему ружье наизготовку.

— Как я тебе?

— Диктатор, да и только!

— А так? — спросил Гомес, встав вполоборота.

— Здорово! — засмеялся Клейтон, сделав снимок.

— А теперь так, — сказал Гомес, направив свою винтовку в небо. — Где там неприятель? В четыре часа, сказано?

— В пять. — Клейтон сделал еще пару снимков.

— Немного пониже! Немного повыше! — На сей раз Гомес действительно выстрелил, вспугнув попугаев, сидевших на соседних деревьях. Сейчас, ребята, вы у меня попляшете!

— Не смешите меня, пожалуйста! У меня руки из-за этого трясутся!

— Настоящего мужчину можно убить только смехом. Ваша очередь, сеньор, — сказал Гомес, направив дуло на Клейтона.

— Эй, что это вы задумали?

Сухой щелчок ружья.

— Патроны кончились, — объяснил Гомес. Ну как, хватит для твоего журнала? «Генерал Гомес занят привычной работой». «Гомес берет с боями Санто-Доминго». «Гомес выходит на тропу войны».

Сухой щелчок камеры.

— Все. И у меня патроны кончились, то есть пленка.

Они, смеясь, перезарядили винтовку и камеру патронами и пленкой, пленкой и патронами.

— Зачем вы это делаете? — спросил молодой человек.

— Скоро эти сучьи дети вновь вернутся сюда и будут лететь очень быстро. Тогда ты просто не сумеешь за мной уследить, я тоже буду очень быстро двигаться. Так что мы сделаем эти красивые снимочки заранее, а вранье ты можешь добавить позже. А кроме того, может, я умру до того, как они вернутся. Что-то сердчишко скверно себя ведет, нашептывает всякую ерунду вроде «полежи», «успокойся». Но уж нет, я не умру, не сяду, не лягу и не успокоюсь. Я тут организую круговую оборону, буду бегать и стрелять — слава богу, вокруг пустота. Как ты думаешь, какое нужно брать упреждение, чтобы подбить одного из этих мерзавцев?

— Это невозможно.

Гомес презрительно сплюнул.

— Тридцать футов? Сорок? Или, быть может, пятьдесят?

— Я думаю, пятьдесят.

— Вот и отлично. Хотя бы одного, да собью.

— Тогда вам достанутся уши и хвост.[26]

— Можешь не сомневаться, — сказал Гомес, живым я им не дамся, а это значит, что я выиграю свою последнюю битву и навеки останусь здесь, на руинах.

— Скорее всего, этим все и кончится.

— Сделаем еще серию снимков. Я немного подвигаюсь. Ты готов?

— Готов.

Сделав несколько перебежек, Гомес попросил Клейтона принести из бара бутылочку текилы. Они выпили еще.

— Это была хорошая война, — сказал Гомес. Сплошное вранье, конечно, но никто об этом не узнает. Обещай, лучший из лжецов, что эти снимки великого Гомеса появятся по меньшей мере в трех номерах журнала, посвященных войне за Санто-Доминго!

— Обещаю! Но…

— Ну а ты что будешь делать? Уедешь сейчас или дождешься здесь своих неприятелей?

— Не стану я их дожидаться. Материалов у меня теперь предостаточно. Им такого не заполучить. Гомес на фоне местного отеля. Гомес проявляет чудеса героизма, защищая Санто-Доминго.

— Ты прирожденный лжец, — рассмеялся Гомес. — Теперь парадное фото.

Он отложил винтовку в сторону, распрямил спину и, приняв важный вид, заложил правую руку за борт пиджака.

— Внимание, снимаю!

— Ну а теперь, — Гомес посмотрел на поблескивавшие на солнце рельсы, что виднелись за зданием оперного театра, и, забравшись в джип, приказал: — Едем туда!

Едва они оказались возле железной дороги, Гомес выпрыгнул из машины и встал на колени перед рельсом.

— Что вы делаете? — изумился Клейтон.

Гомес опустил голову к рельсу.

— Они вернутся этим путем. Не по небу, не по шоссе — все это, только чтобы отвлечь внимание. Вот, слушай! — Он улыбнулся и приложил ухо к горячему рельсу. — Они меня не обманут. Не на самолете, не на машине. Как уехали, так и приедут… Si![27] Я слышу их приближение!

Клейтон стоял на месте.

— Слушай и ты, — приказал Гомес.

Клейтон опустился на колени.

— Молодец, — довольно пробубнил старик. Ну как, слышишь?

Раскаленный на солнце рельс обжигал ухо.

— Слышишь? Далеко-далеко. Но приближаются.

Клейтон так и не смог расслышать ничего определенного.

— Вот уже ближе, — довольно пробормотал Гомес. — Значит, время пришло. Я ждал их целых шестьдесят лет, si. Какой у нас сейчас год?

Клейтон мучительно подыскивал ответ.

— Какой год, спрашиваю?

— Тринадцатое…

— Что значит «тринадцатое»?

— Тринадцатое июля тысяча девятьсот…

Он замялся.

— Дальше-то что?

— Тысяча девятьсот девяносто восьмого года!

— Тринадцатое июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Вот оно и наступило… Рельсы-то вон как уже гудят!

Клейтон вновь припал к рельсу и на сей раз действительно услышал отдаленные раскаты грома, только было неясно, откуда они доносились, с неба или земли. Они все нарастали, сдавливали ему грудь, все тело. Закрыв глаза, он прошептал:

— Тринадцатое июля девяносто восьмого года…

Гомес усмехнулся.

— Вот теперь я знаю, который год. Ай да Гомес! Дожил-таки до этого момента! А сейчас, сеньор, уходите.

— Я не могу вас здесь оставить!

— А меня здесь и нет! Гомес живет совсем в другом времени. На моем календаре пятое мая тридцать второго года! Отличный год, смею вас заверить! Пусть приходят! Им и в голову не придет искать меня в другом времени. Уходи. Аndale!

Клейтон поднялся на ноги и посмотрел на Гомеса, по-прежнему лежавшего головой на рельсе.

— Сеньор Гомес…

Он долго дожидался ответа.

— Иди себе с миром.

— Прошу вас!

— Если вокруг пустота, есть где разгуляться. Когда ты уйдешь, я буду двигаться быстрее.

Клейтон сел за руль джипа и завел двигатель.

— Гомес, — позвал он негромко.

Ответа не было. Гомес находился теперь в совсем ином времени, возле рельсов лежало единственно его тело, и было много места, где разгуляться.

Клейтон нажал на газ и поспешил покинуть город, над которым уже начинали грохотать раскаты грома.