"Рэй Дуглас Брэдбери. Массинелло Пьетро" - читать интересную книгу автора

мире никто, кроме него, больше не поет. Почему никто не раскрывает рта, не
пляшет, не подмигивает, не выплывает гордой поступью, не плетет кружево
шагов? Почему мир замолчал, почему в молчаливых домах обитают молчальники?
Почему люди - наблюдатели, а не танцоры? Почему они все - зрители и только
он один - артист? Что они такого забыли, о чем он всегда-всегда помнил? Их
дома, тесные, запертые и беззвучные, всегда молчат. А его дом, его "Ясли",
его лавка - совсем другое дело! Там щебечут, хлопают крыльями и распевают
птицы, топают мягкие лапы, шуршат пернатые и пушистые создания, а в темноте
даже можно услышать, как моргают звери. Его жилище, где горят молитвенные
свечи, радуют глаз изображения возносящихся - летящих - святых и отблески
медальонов. Где крутится патефон - и в полночь, и в два, и в три часа ночи,
и в четыре утра, а сам он поет, широко открывая рот, распахивая сердце,
зажмуривая глаза, чтобы отгородиться от мира: звук, только звук. А тут его
почему-то окружают дома, которые запираются в девять, засыпают в десять и в
молчании дрыхнут до самого утра. А люди-то, люди: впору вешать на дверь
траурные венки.
Когда он проносился мимо, люди, бывало, кое-что вспоминали. Кто
выдавливал нотку-другую, кто застенчиво притопывал, но в большинстве своем
они под звуки музыки совершали одно-единственное движение: совали руку в
карман, чтобы выудить монету.
"Было время, - думал Пьетро, - когда и у меня водились монеты, и
доллары водились, и земли хватало, и домов. Но что было, то сплыло, а сам я
от слез превратился в истукана. Долго не мог пошевелиться. Меня убивали без
пощады - отнимали, отнимали. И я решил: больше не дам себя убивать. Но как
поступить? Есть ли у меня что-нибудь такое, что можно отдать безболезненно?
Отдать - и не потерять?"
И ответ пришел сам собой: конечно, талант.
"Мой талант! - подумал Пьетро. - Чем больше отдаешь, тем он огромней и
богаче. У кого есть талант, тот в ответе за этот мир".
Он огляделся. Мир населяли истуканы, подобные тому, каким он сам был в
прежние времена. Многие даже забыли, как совершаются движения - назад,
вперед, вверх, вниз: жизнь их била, кусала, жалила, глушила - и ввергла в
каменное молчание. Что ж, коли они сами не могут двигаться, кто-то должен
делать это за них. Ты, Пьетро, говорил он себе, будешь двигаться. Мало того,
совершая движения, ты не должен оглядываться в прошлое, где ты был не весть
чем, где с тобой приключилось не весть что, где ты превратился в истукана.
Главное - не останавливайся, чтобы набегаться за тех здоровяков, которые
разучились бегать. Бегай среди этих людей-памятников, подле которых лежат
цветы и хлеб. Глядишь, кто-то из них нагнется, тронет рукой цветы, поднесет
хлеб к пересохшим губам. А если ты еще станешь горланить и петь, они,
возможно, когда-нибудь снова заговорят, а то и подхватят твою песню. "Эй!" -
крикнешь ты, пропоешь "Ля!" и пустишься в пляс, а от этого они - чем черт не
шутит - разомнут ступни, хрустнут суставами, приосанятся, топнут, вздрогнут,
а потом, пускай не сразу, в пустой комнате кто-нибудь, подражая тебе,
пустится в пляс перед зеркалом своей души. Не забывай: когда-то и ты был
высечен изо льда и камня - хоть выставляй напоказ для украшения аквариума с
рыбами. Но потом ты закричал и запел что есть духу, и одно веко у тебя
дрогнуло! Потом второе! А вслед за тем ты набрал воздуха и выдохнул
оглушительный крик Жизни! Пошевелил пальцем, пошаркал ногой - и одним
скачком вернулся в самую гущу бытия!