"Барбара Тейлор Брэдфорд. Так далеко, так близко..." - читать интересную книгу автора

Моя мать тосковала; она несколько оживлялась только тогда, когда от
него приходили письма. Она читала мне кусочки из этих писем, полученных одно
за другим; малюсенькие кусочки - всякие интимности, как я полагаю, она
пропускала. Таким образом, меня воспитывали в убеждении, что мой отец -
человек фантастического словесного богатства, особенно, когда речь шла об
обольщении женщин.
Сначала он поехал в Австралию, потом в Новую Зеландию, и наконец,
покинув Антиподы,* перебрался на Таити. Следующим обратным адресом были
острова Фиджи. Так он блуждал по тихоокеанскому региону в поисках Бог знает
чего. Женщин? Других женщин? Более экзотических женщин? Но после того, как
мать получила от него письмо со штемпелем Тонго, связь внезапно оборвалась.
С тех пор мы больше ничего о нем не слышали.
______________
* Группа островов, принадлежащих Новой Зеландии.

В детстве я была уверена, что моя мать страдает от разбитого сердца,
что она без конца тоскует по отцу. Я еще не знала, что через полтора года
после того, как Лайэм Дилэни отплыл к этим экзотическим островам Микронезии,
она уже влюбилась в Себастьяна Лока.
И вот я, по-прежнему сидя на скамье, подаюсь вперед, прищуриваюсь,
всматриваясь в сад, залитый осенним светом.
Я отчетливо вижу внутренним взором, как он идет ко мне по лужайке, -
именно так, как он делал все эти годы.
Себастьян Лок, идущий ко мне, длинноногий, гибкий, воплощение
небрежного изящества, направляющийся именно ко мне.
В тот летний вечер, когда я впервые обратила на него внимание, я
подумала, что это - самый красивый человек на свете. Он был гораздо
красивее, чем мой отец, и это говорит о многом. Себастьян тоже был высок и
темноволос, но глаза у Лайэма были бархатно-карими и глубокими, а у
Себастьяна они были ясные, ярко-синие, необычайно синие. Я помню, что в тот
день сравнила их с кусочками неба, и взгляд этих глаз был пронизывающим:
казалось, что они видят тебя насквозь, проникают прямо тебе в сердце и душу.
Я действительно верила, что он знает в точности, о чем я думаю; даже в тот,
последний, понедельник за ленчем мне пришла в голову такая же мысль.
А в тот душный июльский день 1970 года Себастьян был в белых
габардиновых брюках и бледно-голубой рубашке. Рубашка была муслиновая,
легкая, почти невесомая. С тех пор мне нравится, когда мужчина одет в
муслиновую рубашку. Воротник был расстегнут, рукава закатаны, руки и лицо
смуглы от загара. Тело тоже загорелое. Это было видно сквозь тонкий муслин.
Себастьян был подвижен, в хорошей спортивной форме, атлетического сложения.
Он остановился, прислонившись к одной из стоек беседки, и улыбнулся
мне. Зубы у него были очень белые и ровные, лицо покрыто бронзовым загаром,
рот чувственный, а живые глаза широко расставлены на этом удивительном лице.
Глаза смотрели на меня несколько мгновений, не мигая, с большим
интересом. И когда он сказал: "Здравствуйте, юная леди. Вы, должно быть, и
есть та самая Вивьен?" - я почувствовала, что мое лицо и шея пылают. Потом
он протянул мне руку, и когда я пожала ее, он слегка кивнул, как бы узнавая
меня еще раз. Он держал мою руку гораздо дольше, чем я ожидала. А когда я
сердито глянула в его открытое, ясное лицо, сердце мое несколько раз
подпрыгнуло.