"Илья Яковлевич Бражнин. Мое поколение " - читать интересную книгу автора

устраиваться на полу возле печки, предоставив Ситникову и Бредихину кровать.
Спать улеглись в начале двенадцатого, но заговорились до двух часов.
Время от времени кто-нибудь из троих говорил: "Ну будет, ребята, давайте
спать" - и сам же через минуту прерывал молчание. Разговор возобновлялся.
Луна сперва поглядывала в верхнее стекло, чистое от наледи, потом исчезла за
обрезом рамы.
Первым уснул Никишин, о чём и оповестил друзей богатырским храпом.
- Один готов, - засмеялся Бредихин.
- А мне что-то совсем расхотелось спать, - тихо отозвался Ситников и,
помолчав, спросил: - Скажи, ты любишь Надсона? Вообще, интересуешься
стихами?
- Я интересуюсь треской.
- Нет, серьезно.
- Чего серьезней. Весь наш Мурман треской живет. А знаешь, менаду
прочим, откуда она к нам приходит? От Лофотенских островов, брат. Почему
именно от Лофотенских островов и почему именно к мурманскому берегу и вдоль
него к Белому морю? Почему у неё такой маршрут, а не другой? Какие ещё у неё
маршруты? Куда она пропадает после этого на целый год? Где её постоянные
обиталища? Почему она скопляется для путешествия к нам такими огромными
косяками? Таких "почему" - великое множество, и если ответить хотя бы на
часть их, тогда мы сразу стали бы хозяевами положения и могли бы эти
тресковые косяки, как коровьи стада, пасти, а не ждать милостей случая.
Ситников тихонько засмеялся. Бредихин приподнялся на локте и, обиженный
его неожиданным смехом, спросил с досадой:
- Ты чего ржёшь?
- Да так. Смешно вдруг стало. Ещё одна несуществующая профессия
объявилась. Везет нам сегодня на них.
- Чего ты мелешь? Какая ещё профессия?
- Да сам же только что мечтал тресковым пастухом стать, чтобы рыбьи
косяки гонять куда надо.
- А ведь верно: тресковый пастух... Прямо здорово. Честное слово.
Бредихин снова откинулся на подушку и засмеялся так же тихо, как только
что смеялся Ситников. Минуты две после этого они лежали молча. Потом
Ситников сказал:
- А знаешь... Я часто испытываю желание так вот вдруг перенестись
куда-нибудь далеко-далеко, где всё иное, необычное, всё синее, знойное и...
больше никакое...
Ситников глубоко вздохнул и вопросительно поглядел в сторону Бредихина,
лицо которого смутно белело на подушке. Лицо было неподвижно, дыхание мерно.
Бредихин спал. Но Ситников, словно не желая замечать этого, продолжал тихо и
тягуче:
- Это у меня с двенадцати лет. Я тогда прочитал в хрестоматии про
лермонтовскую заметенную снегами сосну, которой мерещится далекая в знойных
песках пальма. С тех пор, знаешь, и застряло в душе, как заноза. Сколько уже
лет...

Ситников умолк и повернул голову к окну, в которое глядела крупная
звезда. Она висела одинокая, вздрагивающая, словно озябшая. Ситников отвел
от неё глаза и сразу будто в черный колодец ухнул. Но это был никакой не
колодец. Это был бесконечно длинный ушедший день... В нем было и злое и