"Бертольд Брехт. Дела господина Юлия Цезаря (Фрагмент романа)" - читать интересную книгу автора

при чем?
Спицер с любопытством вскинул на меня глаза. Но я все же продолжал:
- Что ж, он и любить не мог, по-вашему?
- Почему не мог? - сказал он спокойно. - Он в ту пору как раз был
влюблен. В сирийского вольноотпущенника. Забыл, как его звали. Если верить
молве, Корнелия волосы на себе рвала. Еще на корабле она устраивала
безобразные сцены. Сириец даже требовал, чтобы Ц. развелся с ней. По примеру
Суллы. Но Ц. и ему не уступил. Должен сказать, хоть вас это, вероятно,
огорчит, что он никогда не давал сердцу воли над разумом.
Спицер говорил все это вполне серьезно, с какой-то даже грустью,
которой не чувствуешь в его грубоватых фразах, когда их читаешь, - он словно
меня щадил, Всем своим тоном он как бы давал понять, что предоставляет мне
полное право слушать его дальше или нет, использовать или не использовать
то, что он, согласно нашему контракту, имеет сказать, но сам ради меня не
может ни поступиться правдой, ни изменить свое мнение о способности Ц.
по-настоящему любить. Меня это даже удивило в человеке, у которого было
шестеро детей и который, наверное, был примерным отцом семейства.
Я пресек дальнейшие отступления, сказав:
- А похороны, которые он устроил ей и своей тетке?
- Это уже политика. В погребальном шествии по его приказу несли
восковые маски Мария и Цинны. Он получил за это двести тысяч сестерциев от
демократической партии. Вся его семья, особенно мать - я вам и ней уже
рассказывал, - весьма разумная женщина, долго его этим попрекала. Двести
тысяч сестерциев - такие деньги платили за двух хороших поваров. Но клубы
считали, что этого за глаза достаточно, поскольку никакой опасности подобная
демонстрация тогда не представляла: претором в то время был уже демократ.

Я совсем было собрался уходить, но он повел меня осматривать свое
хозяйство. Чаще всего нам попадались виноградники и небольшие плантации
олив. Мы направились к баракам для рабов, двум чисто побеленным каменным
строениям с множеством узеньких оконцев под самой крышей.
На аккуратно выложенном каменными плитами дворе два ослика крутили
жернов под присмотром незакованного раба. Другой раб сидел на скамеечке
возле двери. Это был уже пожилой человек, он казался чем-то встревоженным.
Вид у него был растерянный, и он то и дело поворачивал голову, словно к
чему-то прислушиваясь.
- Его должны забрать в полдень, - заметил Спицер. - Чтобы отвезти на
рынок. Ему за сорок, и он мало уже на что пригоден.
- Чем он так встревожен? - спросил я.
Старик осведомился у погонщика ослов. Мы узнали, что известие о продаже
было для раба совершенной неожиданностью. Его вызвали с поля и сказали ему
об этом лишь здесь, так что он не успел проститься со своими. И вот он
боится, что агент приедет за ним раньше, чем остальные вернутся с поля на
обед.
- Должно быть, у него там приятели, - сказал Спицер, - может быть, даже
сыновья. У них ведь неизвестно, кто отец. Я ничего не имею против случек в
бараках и даже это поощряю. Женщин после третьего ребенка я отпускаю на
волю.
Мы не спеша пошли дальше. К рабу подошла жена надсмотрщика и подала ему
на дорогу лепешку к соленую рыбину. Обернувшись еще раз я увидел, как он.