"Андре Бретон. Надя " - читать интересную книгу автора

стремление различать силуэты в разводах ткани, в расположении волокон в
дереве, в ящеристых прожилках старых стен. Здесь можно без труда увидеть
лицо дьявола, голову женщины, губы которой прилетает поклевать птица,
шевелюру, торс и хвост сирены, предстающей со спины, голову слона, ужасного
тюленя, лицо другой женщины, змею, еще множество змей, еще сердце, нечто
вроде головы быка или буйвола, ветви древа добра и зла и около двадцати
элементов, которые несмотря на неизбежные при воспроизведении искажения,
достойны составить настоящий щит Ахилла. Уместно также обратить внимание на
изображение двух рогов некоего животного около правого верхнего края,
присутствие которых Надя объяснить не могла, ибо они представлялись ей
всегда такими, а все, к чему они прикреплялись, должно было бы упрямо
маскировать лицо сирены (это особенно ощущается в рисунке на оборотной
стороне почтовой открытки). Несколько дней спустя, придя ко мне домой, Надя
действительно узнала те самые рога - это были рога большой гвинейской маски,
которая в свое время принадлежала Анри Матиссу, я всегда любил ее и
страшился из-за монументального гребня, напоминающего железнодорожный
сигнал, причем Надя нарисовала их под тем углом, под каким могла увидеть,
только если бы сама находилась в 'моей библиотеке. В тот же раз она узнала в
картине Брака (5Гита-рист") не относящиеся к персонажу гвоздь и веревку,
которые меня всегда интриговали, а в треугольной картине де Кирико
("Тревожное путешествие, или Загадка фатальности") - знаменитую огненную
руку. Коническая маска, сделанная в Новой Англии из сердцевины красной
бузины и тростников, заставила ее вскрикнуть: "Смотри, Химена!" Маленькая
скульптура сидящего кацика показалась ей более угрожающей, чем все
остальное; она долго рассуждала по поводу особенно трудного смысла картины
Макса Эрнста ("Но мужчины не узнают об этом ничего"), что совершенно
соответствовало подробному описанию на оборотной стороне полотна; другой
фетиш, от которого мне удалось впоследствии отделаться, казался ей богом
злословия; еще один, с острова Пасхи, который был первым "диким" предметом,
появившимся у меня, твердил ей: "Я люблю тебя, я люблю тебя". Надя множество
раз представляла себя в образе Мелюзины; из всех мифических персонажей, как
ей кажется, именно к ней она чувствует себя ближе всего. Я заметил даже, что
она стремилась перенести это сходство как можно точнее в реальную жизнь,
любой ценой добиваясь от своего парикмахера, чтобы он распределял ее воло-

233

сы на пять хорошо разделенных прядей, так, чтобы можно было поставить в
центре лба звезду. Волосы подкручивались, чтобы загибаться около ушей
наподобие рожек овна, и завитки этих ро-жек были одним из ее излюбленных
мотивов. Она воображала себя в виде бабочки, чье тело сформировалось под
лампой "Мазда" ("Надя"), к которой устремлялась зачарованная змея (и с тех
пор я не мог без волнения смотреть на мигающую рекламу "Мазда" на Больших
бульварах, занимавшую почти весь фасад бывшего театра "Водевиль", как раз с
изображением двух овнов, сражающихся при свете радужного разряда. Но
последние еще не завершенные рисунки, которые Надя показала мне в нашу
последнюю встречу и которые, должно быть, исчезли в вихре, унесшем и ее
саму, свидетельствовали о совершенно ином подходе. (Кстати, до нашей встречи
она никогда не рисовала.) Там, на столе, перед открытой книгой, в пепельнице