"Хорхе Луис Борхес, Адольфо Касарес. Две памятные фантазии" - читать интересную книгу автора

вдруг, без всякой подготовки - хотя чего было готовиться, я уже подумывал об
этом года полтора, - я спустил на них всех собак, хлопнул дверью и ушел.
Затем я поступил на работу в "Последний Час", где главный редактор, полное
убожество, сделал меня выездным корреспондентом, и если меня не отправляют в
Каньюэлас, то уж точно посылают куда-нибудь в Берасатеги.
Не стану спорить: тот, кому приходится ездить, волей-неволей знакомится
с приветливой внешностью городских окраин, и нередко ему случается
удивляться чему-то новому и необычному, что, как увидите, может сыграть с
ним дурную шутку. Не успеешь и рта раскрыть, как, словно мухи на мед, к
тебе, газетчику, все слетаются, и приходится отбрыкиваться, черт возьми;
короче, дело в том, что не далее чем вчерашеньки меня опять послали в
Бурсако, словно бандероль какую-то. Прижатый, как последний идиот, к окошку,
я с двенадцати восемнадцати плавился, как кусок сыра, под лучами солнышка,
скользя невооруженным глазом то по асфальту, то по крышам, то по домам, то
по пустырю, где развалилась свинья. В общем, я не знал куда глаза деть, пока
не доехал до Бурсако и не сошел на подходящей станции. Клянусь своими
потрохами: у меня не было ни малейшего подозрения по поводу того откровения,
что снизошло на меня тем душным вечером. Раз за разом я потом спрашивал
себя, кто бы мог подумать, что здесь, в этой дыре под названием Бурсако, я
услышу о чуде, которое, как выяснилось, для них то же самое, что скисшее
молоко.
Я потащился - а то как же! - по улице Сан-Мартин, и недалеко от врытой
в землю огромной руки, которая предлагала мате "Noblesse Oblige", меня
осчастливил своим наличием дом дона Исмаила Ларраменди. Представьте себе
безнадежную развалину, привлекательную своей недостроенностью дачку, такую
простенькую хибару святого, куда вы сами, дон Лумбейра, хотя и навидались
всяких клоповников, не рискнули бы войти без плаща и зонтика. Я прошел через
огород, и уже на крыльце, под эмблемой Евхаристического конгресса, передо
мной появился mezzo* облысевший старичок, в таком чистеньком плащике, что
мне страсть как захотелось посыпать его пушком, тем, знаете, что скатывается
в карманах. Исмаил Ларраменди - дон Матесито, как его называют, - явил
передо мной портновские очки, усы ниточкой и носовой платок, который
покрывал весь его затылок. Он уменьшился в росте на пару сантиметров, когда
я всучил ему вот эту самую визитку, которую сую вам сейчас под нос и где
можно прочесть на бумаге "Витрофлекс": "Т. Маскареньяс, "Последний Час"".
Только он попытался изобразить свое отсутствие, как я заткнул ему пасть,
заявив, что уже видел его карточку в полиции, и, хотя он и налепил на себя
эти усы, - меня не проведешь. Справедливо полагая, что в столовой тесновато,
я вытащил переносную плитку на задний двор, скинул свою шляпенцию в спальне,
приклеил свою жопу к креслу-качалке, закурил "Салютарис", которым старикан
явно позабыл меня угостить, и, разложив свои вещи на сделанной из сосны
этажерке с учебниками "Гальяч", усадил старикашку на пол и заставил его
прокрутить пластинку с рассказом о его покойном учителе Венсеслао
Сальдуэндо.
______________
* Наполовину (итал.).

Вы просто не поверите. Он открыл рот и засвистал голосочком сладким,
как у окарины, который, слава те Господи, я уже не слышу, потому что сидим
мы в этом молочном кафе на улице Боэдо. Не успел я в себя прийти, как он уже