"Иосиф Бродский. Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых)" - читать интересную книгу автора

круг. Она была сделана из того, что увлажняет сны женатого человека. Кроме
того, венецианкой.
Так что мы легко переварили ее членство в итальянской компартии и
попутную слабость к нашим несмышленым авангардистам тридцатых, списав это на
западное легкомыслие. Думаю, будь она ярой нацисткой, мы алкали бы ее не
меньше; возможно, даже больше. Она была действительно сногсшибательной, и
когда в результате спуталась с высокооплачиваемым недоумком армянских кровей
на периферии нашего круга, общей реакцией были скорее изумление и гнев,
нежели ревность или стиснутые зубы, хотя, в сущности, не стоило гневаться на
тонкое кружево, замаранное острым национальным соусом. Мы, однако,
гневались. Ибо это было хуже, чем разочарование: это было предательством
ткани.
В те дни мы отождествляли стиль с сущностью, красоту с интеллектом.
Все-таки мы были публикой книжной, а в известном возрасте, веря в
литературу, предполагаешь, что все разделяют или должны разделять твои вкусы
и пристрастия. Поэтому если кто-то хорошо смотрится, то он свой.
Незатронутые внешним миром, особенно западным, мы не знали, что стиль
продается оптом, что красота бывает просто товаром. Поэтому мы считали
картину физическим продолжением и воплощением наших идеалов и принципов, а
всю ее одежду, включая прозрачные вещи, - достоянием цивилизации.
Отождествление это было таким прочным, а картина такой хорошенькой, что
даже теперь, годы спустя, вступив в другой возраст и, так сказать, в другую
страну, я невольно взял былую манеру. Притиснутый толпой на палубе вапоретто
[3] к ее шубе из нутрии, я первым делом спросил, что она думает о только что
вышедших "Мотетах" Монтале. Знакомое сверкание двадцати восьми жемчужин,
повторенное на ободке карего зрачка и продленное до рассыпного серебра
Млечного Пути, - вот и все, что я получил в ответ, но и это было не мало.
Возможно, находясь в самом сердце цивилизации, спрашивать о ее последних
достижениях было тавтологией. Возможно, я просто допустил бестактность,
поскольку автор не был местным.

6.

Медленное движение лодки сквозь ночь напоминало проход связной мысли
сквозь бессознательное. По обе стороны, по колено в черной как смоль воде,
стояли огромные резные сундуки темных палаццо, полные непостижимых
сокровищ - скорее всего, золота, судя по желтому электрическому сиянию
слабого накала, пробивавшемуся сквозь щели в ставнях. Общее впечатление было
мифологическим, точнее - циклопическим: я попал в ту бесконечность, которую
воображал на ступенях Стацьоне, и теперь двигался мимо ее обитателей, вдоль
шеренги спящих циклопов, возлежавших в черной воде, время от времени подымая
и опуская веко.
Рядом со мной картина в нутрии объясняла почти шепотом, что везет меня
в отель, где сняла мне номер, что, наверно, мы увидимся завтра или
послезавтра, что она хотела бы познакомить меня с мужем и сестрой. Мне
нравился ее шепот, хотя он гармонировал скорее с темнотой, чем с самим
сообщением, и я ответил таким же заговорщическим голосом, что всегда приятно
повидать вероятных родственников. Тут я несколько пережал, но она
засмеялась, так же вполголоса, приложив к губам руку в перчатке коричневой
кожи. Пассажиры вокруг, брюнеты по преимуществу, обусловив своим количеством