"Паскаль Брюкнер. Похитители красоты" - читать интересную книгу автора

главным образом союзы и наречия. Многовато одолжено для книги в двести
страниц! Почему бы нам не обсудить это в спокойной обстановке за чашечкой
кофе?"
Засим стояла подпись - "Элен Далиан" - и номер телефона. Я просто
остолбенел: что же это за гигант мысли сумел разоблачить мой грабеж? Все
тетради с записями я сжег; к данным, хранившимся в памяти компьютера,
доступ был закрыт секретным паролем. Я уже видел, как предстаю перед судом
по обвинению в посягательстве на авторское право: такой-то эпитет требуют
вернуть Виньи, такой-то - Стендалю, устанавливают, что семнадцатая строка
на странице 155 целиком принадлежит Фитцджеральду, хоть в ней и изменены
глагольные времена, а восемнадцатая - перифраз Хемингуэя с небольшой
примесью Фолкнера и т.д. Кончится тем, что мою книгу обдерут как липку,
оставив только то, что принадлежит мне, - жалкую горстку гласных и
согласных, предлогов и вводных слов. Нет, это невозможно, она блефует,
откуда ей знать? Я решил не подавать признаков жизни - но не тут-то было!
Она продолжала бомбить меня письмами, почтовый ящик ломился от писем.
Каждый голубой конверт был дурным вестником. Тон стал другим: вежливые
просьбы о встрече сменились форменными приказами. Таинственная
корреспондентка требовала, чтобы я отозвался. У меня не оставалось
сомнений, что она пойдет на все, если я по-прежнему буду хранить молчание.
Скрепя сердце, я позвонил ей, и мы условились встретиться на террасе
одного кафе в Пале-Рояле.
Она подошла ко мне без колебаний, так, словно всю жизнь была со мной
знакома. Молодая, самоуверенная, в кожаной куртке и джинсах - униформа ее
поколения. Заказала себе минеральную воду, обронила несколько незначащих
фраз, затем перешла к делу. Достала из сумки три листка бумаги и протянула
мне: это был почти полный список моих источников, так сказать, перечень
награбленного. У меня перехватило дыхание: эта женщина просто читала мои
мысли. Она улыбнулась:
- Я понимаю ваше удивление. Успокойтесь, я вовсе не ясновидящая, у меня
всего лишь есть терпение и упорство. Буду с вами откровенна. Год назад я
заметила вас в библиотеке Центра Помпиду; я, кстати, студентка, занимаюсь
антропологией. Мне тогда запомнилось ваше лицо, но еще больше - ваша тяга
к уединению. Вы держались особняком, сидели в конце ряда, отгородившись от
всех, как стеной, высокой стопкой книг. У вас был вид поглощенного работой
переписчика Вы строчили, всегда в одиночестве, ко всему глухой и
нелюдимый, не поднимая головы от стола. Мне знакомы патологии книгочеев, я
знаю психов-самоучек, которые, желая овладеть всеми знаниями, неустанно
переписывают толстые тома.
Но я догадывалась, что ваш недуг иного сорта. Я приходила каждый день,
и каждый день вы были там, на том же месте, всегда в одно и то же время,
воплощенная пунктуальность и прилежание. Несколько раз я, проходя у вас за
спиной, заглядывала в ваши книги. Вы выписывали отрывки в толстую школьную
тетрадь в зеленой обложке. Это-то и показалось мне странным, тем более что
по возрасту вы уже не тянули на студента и еще меньше походили на
преподавателя. Ваш пунктик не шел у меня из головы. Заподозрив что-то
неладное, я приходила снова и снова и всегда старалась сесть напротив вас.
Я заметила любопытные вещи: вы отчеркивали мягким карандашом нужные вам
отрывки, а потом резинкой стирали пометки. У меня превосходное зрение; я
читала вверх ногами номер страницы и запоминала его. А после вашего ухода