"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

встать и уйти, не способен повернуться лицом к реальной жизни, он не в
состоянии даже взорвать свой ад нереальности выстрелом из пистолета. Он
может поиграть с этой мыслью, может достать пистолет из потайного отделения
в шкафу и стать перед зеркалом - вот он прикладывает дуло к виску и
принимает решение: через минуту. Секундная стрелка на его часах твердо и
четко отсчитывает шажки в своем кружочке - через полминуты, через двадцать
секунд, через десять секунд, - но она шагает чем дальше, тем медленнее и
напоследок совсем останавливается, все мысли и все движения замирают,
распластавшись в пустоте перед чертой катастрофы, которая так и не
происходит. И ему остается спрятать обратно пистолет, раздеться и залезть в
постель, где он лежит и слушает музыку и гомон, доносящиеся снизу, а когда
заглохнут последние звуки и весь дом погрузится в тишину, он опять
выбирается из постели, на цыпочках пересекает коридор и стоит в пижаме,
дрожа от холода, под дверью у Дафны, запершейся на ключ. Осторожно стучит и
шепотом зовет ее, но она не слышит, она спит сном праведных, подложив обе
руки под мягкую круглую щечку, и, даже если бы он добудился ее, дубася в
дверь кулаками и ногами, она бы все равно не открыла, голоса не подала, зато
другие двери стали бы приоткрываться, и другие глаза увидели бы, как он
стоит жмется в своей полосатой арестантской одежде. И он поневоле
возвращается опять к себе в постель и лежит, распростершись во мраке за
пределами времени, лежит в ожидании сна, который никак не приходит, и
слушает шумное, бурное клокотание своей горячей крови, и вспоминает те
редкие ночи, когда он находил ее дверь открытой и лежал с нею под легким
пуховым одеялом, гладил и ласкал ее всю, такую длинную и тонкую, с
прохладно-гладкой кожей, а после того, как эти воспоминания промелькнут и
исчезнут, оставив его ни с чем, он цепляется памятью за еще более редкие и
далекие ночи, когда он после долгих молений и терпеливых ласк удостаивался
милости лечь у нее между колен и насладиться ее младенчески взрослым телом
со слабыми, неразвитыми формами и светлым пушистым лоном, утолить свою
страсть, на которую она никогда не отвечала и лишь ждала, когда же ей снова
дадут погрузиться в беспамятство глубокого сна. Но и эти воспоминания скоро
утрачивают всякую осязаемость, и, чтобы как можно ощутимее, сокровеннее
приблизиться к ней, он оживляет в памяти один-единственный летучий миг,
когда она лежала в сонном полузабытьи, и ее волосы касались его щеки, и рука
ее играла с его ухом, а голос нашептывал ему во тьме бессмысленные ласковые
словечки. Из ночи в ночь осужден он лежать в одиночестве, вспоминая эти
нестерпимо глупые, дурацкие словечки, повторяя их снова и снова, и что толку
знать, что в тот миг она просто была маленькой девочкой, которая во сне
разговаривала с отцом, и что толку твердить себе, что, вполне возможно, она
нашептывала те же словечки на ухо многим другим мужчинам, - это не помогает.
Он говорит себе: "Она инфантильна и фригидна; нагая, без одежды, она тощая,
безобразная и бесполая, как раздетая восковая кукла, но она показывается
лишь задрапированной в кисею и шелка, в кружева и пестрый флер". Он говорит
себе: "Она получеловек, она полудевственница, которая отдается всем мужчинам
подряд, желая удовлетворить свое мелкотравчатое воспаленное любопытство,
утвердиться в своем мелкотравчатом младенческом самомнении, она скучает,
лежа с ними в постели, и ждет не дождется, когда же кончится эта смешная и
непонятная интермедия". Он произносит эти слова вслух, бросает их во тьму
как молитву, как заклинание, но магия слов обращается против него самого и
лишь усиливает его тоску, разжигает страсть. Тогда он испробует иные слова,