"Джон Браннер. Рожденный под властью Марса" - читать интересную книгу автора

себя, рискуя оскорбить подлинно честного человека или, возможно, укрепить
позиции противника. Следовательно, мы благодарим его за содействие и
прощаемся с ним.
- Что? - не понял я.
- Вы сказали, что считаете свои обязательства выполненными. Поправка. Я
просил вас лишь сообщить нам некоторые портовые сплетни. Могли быть другие
члены экипажа, кроме вас, более наблюдательные и болтливые. Что еще вы
можете сказать о своих впечатлениях о корабле, кроме того, о чем я уже
спрашивал?
"Земная казуистика", - подумал я, признав правдивость его слов.
Улыбаясь, он сказал:
- Есть один недостаток у вашего абсолютного кодекса, его рычаги
действуют и на тех, кто не присоединяется к нему. Я принимаю это во
внимание. Мы увидимся с вами снова и еще раз поговорим об этом.
Я поднялся и хмуро наблюдал за ним, удивляясь, почему же я в полете не
обратил внимания на какие-нибудь странные факты, которые мог бы предоставить
им или тем замаскированным мучителям, пытавшим меня прошлой ночью. Он вынул
из кармана свою визитную карточку и передал ее мне. А я, напрягая память,
пытался зацепиться за что-нибудь интересное.
Я неожиданно вспомнил испуганное лицо Лугаса, когда спросил его, куда
он направляется, на Землю или Марс, хотя я отлично знал, что не существует
корабля Центаврианского сектора, которому было бы позволено проколоть
защищающую Землю атмосферу. Кораблям земного сектора это, конечно,
разрешалось.
Тогда лицо Лугаса передернула судорога, которую я теперь принял бы за
тревогу! Да, он вел себя не так, как другие знакомые мне центаврианские
офицеры. (Хотя, я согласен, мой опыт был ограничен всего лишь одним
путешествием.)
Лугас испугался, что я могу догадаться, кем он был на самом деле:
землянином, замаскированным под центаврианина, командующего кораблем,
который имел большие возможности, чем простая яхта класса "Денеб", даже
имеющая крейсерские двигатели.


4

Но не эта мысль была главной в моей голове, когда я покидал апартаменты
Большого Канала. Прилаживая свою маску, защищавшую от разреженного
естественного воздуха и сухого резкого вечернего ветра, я испытывал
некоторую досаду при мысли об устаревшей марсианской привычке. Идея
калибровки давления кислорода в условиях чужеродной атмосферы других планет
родилась несколько веков назад (геральдисты заявляют, что могут проследить
более двенадцати рожденных на Марсе поколений внутри отдельных семейств).
Эта идея уже давно отжила. Мы могли бы приравнять давление к определенному
числу: двум, пяти, десяти единицам, но никак не решаемся поколебать старое
правило - на любой планете давление измеряется: "тысяча футов над уровнем
моря". А где оно, это мифическое море?
Пока я приспосабливался к условиям, более подходящим для моего
метаболизма, я освободился от этого раздражающего наваждения. Ко мне
вернулась способность думать. Я начал сожалеть, что отказался от предложения