"Александра Яковлевна Бруштейн. В рассветный час (Трилогия, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

такая же, а иногда чуть-чуть, хотя бы на самую малость, выше предыдущей.
Вот тут со мной случается первое печальное происшествие - я не попадаю
в одну пару ни с Маней, ни с Мелей. Это меня так огорчает, что я, не
выдержав, говорю Дрыгалке тихо, горестно:
- А я хотела с Фейгель... Или с Норейко...
Дрыгалка бросается на меня, как хорек на цыпленка, и говорит протяжно,
с насмешкой:
- Ах, вы хоте-е-ели? Скажите, пожалуйста! Так вот, запомните: хотеть
можно дома. А здесь надо слушаться. И - больше ничего. Ни-че-го! -
отчеканивает Дрыгалка, словно наступая ногой на мои ребячьи фантазии и
испытывая от этого явное удовольствие. - Ни-че-го! Поняли вы мои слова?
Стоящие около меня Меля и Маня смотрят на меня с испугом, как если бы я
на их глазах упала в реку. Меля наступает мне на ногу - это чтобы я молчала
и не спорила. Маня незаметно гладит пальцы моей опущенной руки.
- Вы меня поняли?
Дрыгалка стоит передо мной прямая, вытянувшаяся вверх, и правая рука
ее, вся усыпанная коричневыми веснушками, пестрая, как кукушечье яйцо,
прижимает к груди колечко от часовой цепочки. На одну какую-то долю секунды
в моей памяти всплывает воспоминание, как я, совсем еще маленькая, забралась
под балкон дачи и увидела там издохшую лягушку. Лягушка, вся вытянувшись,
лежала зеленой спинкой вниз и зеленовато-белым брюшком вверх. Правая верхняя
лапка ее была прижата к грудке. Почему-то Дрыгалка с ее пестрой рукой,
прижатой к груди, напоминает мне ту издохшую лягушку.
- Вы меня поняли? - настойчиво повторяет Дрыгалка.
Я молчу. Понимаю, что это молчание выглядит, как упрямство, как каприз,
но не могу выжать из себя ни одного слова.
В классе очень тихо. Все девочки глядят на нас.
Несколько секунд мы с Дрыгалкой смотрим друг на друга, глаза в глаза.
Эго - поединок...
Еще секунда - и я опускаю глаза.
- Поняли? - в голосе Дрыгалки звучит торжество.
Чуть слышно, почти шепотом, я отвечаю:
- Поняла.
- Полным ответом! - приказывает Дрыгалка. - Полным ответом!
И я бормочу полным ответом:
- Евгения Ивановна, я поняла...
Это неправда. Я поняла далеко не все. Лишь много лет спустя я пойму,
что это был только первый шаг Дрыгалки к тому, чтобы согнуть, искалечить
меня так, как когда-то, вероятно, согнули, искалечили в такой же школе ее
самое.
Но я не хочу этого! Мысленно я повторяю только одно слово:
"Папа... папа... папа..."
В этом слове очень многое. Это значит: "Видишь, папа, какая Дрыгалка
злая тиранка?" Это означает: "Папа, ты бы, наверно, не опустил глаз, а я вот
опустила, отвела их, как виноватая, хотя я ни в чем не виновата, я ничего не
сделала плохого. Я - малодушная, да, папа?"
Дрыгалка уже отошла от меня. Она продолжает подбирать девочек и ставить
их в пары по росту, но при этом она все еще говорит с величайшим презрением
по моему адресу:
- Она хоте-е-ела сидеть по своему выбору! Скажите, пожалуйста! Она