"Александра Бруштейн. И прочая, и прочая, и прочая ("Вечерние огни" #1)" - читать интересную книгу автора

Михаилом Семеновичем и Соней на митинг. Перед уходом мы вооружались. Михаил
Семенович положил в карман револьвер, браунинг, так спокойно, так уверенно,
как человек, отлично умеющий стрелять. У меня тоже есть небольшой
револьверчик "Смит и Вессон", подарок мужа к недавнему дню рождения.
Стрелять я не умею, выстрелов боюсь до смерти, даже в театре! Совсем как моя
бабушка! Когда к папе приходил в гости знакомый военный, оставлявший в
передней свою шашку, бабушка нас остерегала:
- Деточки! Не ходите в переднюю, там шабля!
- Бабушка, да это ж холодное оружие, не страшно!
- А кто его знает? "Холодное", "горячее" - все равно может выстрелить!
Одно время - недавно, в сентябре, - мы уходили с мужем в поле и
упражнялись там в стрельбе... Страшная вещь, как бездарно я стреляю! Да и
револьверчик мой какой-то игрушечный, стреляет так туго, что написать с
человека портрет легче и короче, чем выстрелить в него из моего
"Смит-Вессончика"! Уходя сегодня на митинг, я, конечно, - положила его в
карман пальто, но даже не представляла себе, как это я вдруг выстрелю в
живого человека! На всякий случай я положила в другой карман кожаную плетку,
висящую у нас на гвозде в коридоре для устрашения собаки Мики. Это казалось
мне подходящим, - если на нас нападут черносотенцы, я смажу которого-нибудь
из них плеткой по физиономии: не лезь в другой раз, куда не зовут!
Да... А черносотенец-то оказался хладнокровнее и смелее, чем я: очень
спокойно прицелился в голову моего ребенка и швырнул камнем!
Вот так и пошли мы на митинг, вооруженные, но не предполагая пускать в
ход оружие. А главное, мы были такие счастливые дураки, такие торжествующие
идиоты! Четыре версты от Колмова до города оказались неожиданно тяжелы:
после осенних дождей глинистая дорога раскисла, ноги разъезжались в разные
стороны, калоши с каждым шагом облипали вязким глинистым тестом, казались
огромными, тяжелыми. А мы хохотали, веселились...
Слова Сударкина Козлову: "Ты что думаешь - сразу конец лиху, ура,
победа, так? Не-е-ет, милые, городовой и тот перед нами еще не завтра
посторонится!" - напомнили мне одну подробность нашего утреннего путешествия
на митинг. Когда мы уже вошли в черту города, Соня Морозова показала на
постового городового:
- Давайте приветствуем фараона, а? Споем ему "Марсельезу"!
- Соня, не закусывай удила! - строго оказал ей отец, но глаза его
смеялись, не было в них никакой опаски.
- А что? - все больше входила в задор Соня. - Имеем право петь! Свобода
слова! И если он вздумает нам мешать, имеем право его арестовать: он,
значит, идет против царского манифеста!
Когда безголосый человек поет - один! - на улице, пение его звучит
всегда неприлично-жидко. Так запела и Соня:

Отречемся от старого ми-и-ра,
Отряхнем его прах с наших ног!

Пожилой городовой притворился, будто он нас не замечает и Сониного
пения не слышит. Когда мы прошли мимо, я невольно оглянулась. Прижав одну
ноздрю пальцем, городовой лихо высморкнул содержимое другой ноздри на
мостовую. Потом вытер пальцы и поглядел нам вслед без всякого интереса. Для
него - это было вполне очевидно! - со вчерашнего дня ничто не изменилось.