"Валерий Брюсов. Рассказы" - читать интересную книгу автора

Немочка снисходительно улыбнулась, догадалась, что у нее спрашивают, и
пошла к шкалу налево. Анна Николаевна с недоумением и тоской последовала за
ней глазами. Прежде эта бумага хранилась в коробке с золотым бордюром. Но
прежних коробок уже не было; вместо них были безобразные черные ящики с
надписями: " 4-й 20 к.", "Министерская 40 к.". В шкалах на первое место
были выставлены стеклянные чернильницы. Груда гофреной бумаги занимала всю
нижнюю полку. Открытые письма с портретами актеров были в виде веера прибиты
там и сям к стенам. Все было передвинуто, перемещено, изменено.
Немочка положила перед Анной Николаевной бумагу, спрашивая, та ли это.. Анна Николаевна
с жадностью взяла в руки красивые листы, которые когда-то умели отвечать на ее ласки; но теперь
они были жестки, как мертвецы,
и также бледны. Она тоскливо оглянулась кругом: все было мертво, все было глухо и немо.
- С вас тридцать пять копеек, мадемуазель.
Даже цена была изменена! Анна Николаевна уплатила деньги и вышла на
холод, сжимая в руках свернутую трубочкой бумагу. Октябрьский ветер
пронизывал ее сквозь короткое обносившееся пальто. Свет фонарей расплывался
большими пятнами в тумане. Было холодно и безнадежно.


* В башне *
ЗАПИСАННЫЙ СОН

Нет сомнения, что все это мне снилось, снилось сегодня ночью. Правда, я
никогда не думал, что сон может быть столь осмысленным и последовательным.
Но все события этого сна стоят вне всякой связи с тем, что испытываю я
сейчас, с тем, что говорят мне воспоминания. А чем иным отличается сон от
яви, кроме того, что оторван от прочной цепи событий, совершающихся наяву?
Мне снился рыцарский замок, где-то на берегу моря. За ним было поле и
мелкорослые, но старые сосновые леса. Перед ним расстилался простор серых
северных волн. За мок был построен грубо, из камней страшной толщины, и со
стороны казался дикой скалой причудливой формы. Глубокие, неправильно
расставленные окна были похожи на гн╨зда чудовищных птиц. Внутри замка были
высокие, сумрачные покои и гулкие переходы между ними.
Вспоминая теперь обстановку комнат, одежду окружавших меня лиц и другие
мелкие подробности, я с ясностью понимаю, в какие времена унесла меня греза.
То была страшная, строгая, еще полудикая, еще полная неукротимых порывов
жизнь средневековья. Но во сне, первое время, у меня не было этого понимания
эпохи, а только темное ощущение, что сам я чужд той жизни, в которую
погружен. Я смутно чувствовал себя каким-то пришельцем в этом мире.
Порою это чувство обострялось. Что-то вдруг начинало мучить мою память, как название,
которое хочешь и не можешь вспомнить. Стреляя птиц из самострела, я жаждал иного, более
совершенного оружия. Рыцари, закованные в железо, привыкшие к убийству, ищущие только
грабежей, казались мне выродками, и я провидел возможность иного, более утонченного
существования. Споря с монахами о схоластических вопросах, я предвкушал иное знание, более
глубокое, более совершенное, более свободное. Но когда я делал усилие, чтобы что-то вспомнить,
мое сознание затуманивалось снова.
Я жил в замке узником или, вернее, заложником. Мне была отведена особая
башня, со мною обращались почтительно, но меня сторожили. Никакого
определенного занятия у меня не было, и праздность тяготила меня. Но было
одно, что делало жизнь мою счастием и восторгом: я любил!