"Янка(Иван Антонович) Брыль. В семье" - читать интересную книгу автора

об этом.
Только у матери странное отношение к книге. Правда, она слушает молча,
как будто бы с интересом, подчас даже сама читает, но стоит чему-нибудь не
заладиться - скажем, заболеет кто-нибудь из нас, детей, или какая
нехватка, - и книгам достается. Мама попрекала отца непрактичностью,
легкомыслием, тратой денег и времени на пустяки, когда и того и другого не
хватает, а люди вон еще и земельку прикупают, стараются...
Нине всего четыре года, книга совсем недавно перестала быть для нее
только игрушкой - с тех пор, как она поняла, что в этих черных рядочках букв
скрыты сокровища сказок, таких же чудесных, как бабушкины.
Мы перелистываем с ней старую хрестоматию, которая и меня когда-то
успокаивала и учила. Нина серьезна. Когда же мы доходим до ее любимого
места - сказки Пушкина о рыбаке и рыбке, - девочка начинает рассказывать
сама. Она объясняет мне содержание каждой картинки, по-своему причмокивает:
"Это вот, это вот..." Только дойдя до последнего рисунка, где ненасытная
старуха сидит, опустив голову над разбитым корытом, а простодушный дед стоит
над ней, не зная, за что взяться, Нина останавливается и лукаво спрашивает:
- А это что, Алесь?
И знает небось сама, что я повторю ей то же, что говорил не однажды:
- Баба плачет над корытом.
- А дед?
- Что ж дед? Дед ей говорит: "Не плачь, бабка, не плачь, голубка,
снесет тебе петушок яичко, не простое, а золотое..."
Нина смеется. А мне так хочется взять ее на колени, даже сказать: "Как
хорошо, что ты будешь жить!" Но я говорю:
- Ну, ты теперь попиши, а я, брат, буду рисовать.
- Так достань.
Я достаю ей с полки старый русский букварь, по которому и я учился
первой грамоте. Встав на лавку, Нина вынимает из-за иконы тетрадку, которую
прячет туда от Толика. Садится за стол и принимается выводить свои крючки и
кружочки, усердно размазывая их пальцем.
Я начинаю наконец рисовать. Сначала - печь, затем - девочку на печи.
Посматриваю на Нину, хочу нарисовать ее лицо.
Сперва сестренка не замечает этого, пишет, потом начинает то и дело
поглядывать на меня исподлобья и наконец смеется.
- Пиши, - хмурюсь я.
Но она тоже хмурится, стучит кулачком по столу и кричит:
- А ты - цыц! Рисуешь так рисуй!
А потом опять смеется, заливисто, звонко.
Я утихомириваю ее и опять берусь за работу. Но ненадолго. Нина сложила
свою тетрадку, закрыла букварь, поглядела на меня, подперши щеку кулачком, и
загрустила.
- Ну, чего ты?
- "Чего, чего"... И мама ушла, и тата ушел... И дядька где-то ходит. А
бабка легла, даже ногой не шевельнет... Вон погляди.
Из-за печной трубы видны бабушкины валенки, они и правда не двигаются.
- А ты гляди в окно - вон дети бегают по снегу.
- Ы-ы... Они бегают, а мне - только гляди.
- Поправишься - будешь бегать и ты.
- Пойди позови их. Пойди.