"Янка(Иван Антонович) Брыль. На Быстрянке" - читать интересную книгу автора

злостью, а не то, как отец, и грубостью. Иной раз чувствительность эта,
очень редко и тайком, - Толя тогда об этом еще и догадаться не мог, -
проступала на глазах у Максима стыдливой мужской слезой; часто - смехом,
каким-то тихим и детски заразительным смехом. Теперь, когда "редактор"
сбросил шинель, кубанку и в черной овчинной жилетке поверх гимнастерки
присел к столу, скрытая тревога и досада, казалось, вот-вот обратятся в
смех, который уже проглядывал на его лице.
- Ну, так с какой же вы, батя, радости бригадное энзэ на сковороду да в
огонь?
- С какой? Именины у меня, - отвечал старик, помешивая ложкой душистые
попискивающие шкварки. - День ангела, святого-преподобного Антония
Печерского, чтоб ему там за тучами легко икнулось. А ты, грамотей, вишь, и
не знал. Горячо, чтоб ты сгорело! - Он ухватился за ручку сковороды другой
рукой и, снова обжегшись, загремел: - Ну, а коптилку кто зажжет,
интеллигенция?!
Максим наконец рассмеялся. Смеется он всегда тихо, сначала подержав
свой мальчишеский смех, точно воду, за тонкими сжатыми губами. Вслед за
Максимом, чуть не в полный голос, засмеялся и Толя. Неловко было смеяться
над тем, что дед обжигается, но стало уже и весело, и как-то неожиданно
тепло. Улыбнулся и Аржанец.
Коптилку зажгли и поставили на перевернутый солдатский котелок. Дед
положил на стол круглое донце - кружок от березового комля - и на него
по-хозяйски поставил полную горячей снеди сковороду. Особенно хорошо, совсем
по-домашнему, пахло в землянке луком. Буханка хлеба лежала на конце
длинного, неплотно сбитого дощатого стола на скрещенных ножках, по-домашнему
уютно накрытого вместо скатерти рушником.
Аржанца Толя тоже знал мало. Комиссар одного из пяти отрядов их
бригады, при панах - подпольщик, сидел в тюрьме. Покуда и все. К тому же
Толя, который жизни своей вел счет больше на месяцы, чем на годы, а
партизанскую службу считал пока на дни, чувствовал себя при начальстве
неловко. Правда, неловкость скоро прошла. Комиссар снял шинель и ушанку и -
в домотканой, до шеи застегнутой куртке, правую полу которой оттопыривал
наган, - присел к столу, поправив широкой рукой нехитрую темно-русую
прическу.
- Антось Данилович, - обратился он к деду с простодушной улыбкой, - а
про Антония Печерского вы нам, пожалуй, загнули. Насколько я знаком с божьим
календарем - святой этот родился не сегодня. Сегодня как будто святого
Сергея.
Он ткнул большим пальцем левой руки себя в грудь:
- Не мои ли это именины?
Хлопцы опять захохотали. Деда это, однако, не смутило.
- Оба мы с тобой, как я вижу, здорово знаем календарь. А может, сегодня
какого-нибудь Максима или Толика. Так вот мы по этому случаю...
Старик порылся в изголовье своих нар и поставил на стол бутылку.
- Может, скажешь, что я и это украл из бригадного энзэ? Ты, грамотей,
говори, да иной раз думай, что говоришь... Ну, будь, Сергей, здоров!
Выпили по очереди из одной посудины и стали закусывать.
Дядька Антось недаром прожил долгий век: он хорошо знал, как сближает
людей хлеб да соль. Они отламывали толстые куски еще не очень черствого
хлеба, макали их в горячее душистое сало, ели не спеша, с толком, как умеют