"Янка(Иван Антонович) Брыль. Нижние Байдуны" - читать интересную книгу автора

огромного оленя, совсем не сказочно побитую на сотни дырочек заполярными
оводами. На наше счастье, как сказали летчики, день был на редкость
солнечный. Волнение усиливалось еще и тем, что накануне мы опускались в один
из норильских рудников. Треск вертолета соединялся в памяти с могучим
грохотом горного комбайна. Сложно было на душе от такого
"высотно-глубинного" узнавания этой земли, необычайно богатой и жутко
суровой... Назавтра волнение повторилось иначе, проще. В сравнительно тихом
пассажирском лайнере мы нырнули из-за высоких редких облаков, в солнечное,
спело-желтое, сочно-зеленое Подмосковье. Контраст между тундрой и
панорамно-огромной "шаховницей" культурных полей почувствовался по-новому,
как что-то так по-домашнему ласковое, хорошо обжитое... Как раз тогда и
подумалось о емкости и точности польского обозначения чересполосицы.
Чересполосица, полосы и полоски... Сверху видел я их во Франции, в
Пакистане, в Канаде и в других странах. И уже не помню где, в каком
путешествии, над чьими полями, вспомнил еще одного веселого земляка с его
необычной привычкой.
Дядька Тодар Климович, за глаза Грамузда, напасши в воскресенье или в
другой праздник коня где-нибудь на лужайке или на меже, отводил его на выгон
по улице деревни, затем по дороге, а сам возвращался домой иначе. Шел по
полю поперек загонов - по житу, по овсу, по картошке, по клеверу. Шел
помаленьку, отдыхал таким путем и думал. Может, читал на этих полосах и
полосках живую историю родной деревни, расслоение ее на богатых, бедных и
беднейших, а может, просто радость чувствовал - от чередования посевов и
словно от полета. Вот я иду по земле, а будто лечу над нею, без всякой
дороги... За это ему никто никогда и ничего не сказал. Все соседи сразу всей
деревней не соберутся ради того, чтоб обсудить ("Чего ты топчешься по хлебу,
а?"), а каждый по отдельности - ат, подумаешь! Разве что посмеется кто, один
другому скажет: "Видишь, бусел* опять пошагал!.."
______________
* Бусел - аист.

Грамузда - кличка с самого детства. Еще в той старенькой школе, что
сгорела в оккупацию, когда-то маленький Тодарка должен был рассказать
учительнице басню Крылова "Ворона и лисица". А он не выучил. Когда ему сзади
шепнули очередную строчку "На ель ворона взгромоздясь", он, белорусский
хлопчик, повторил ее по-своему: "Ворона ела грамузду". И с того пошло. Мало,
что смешно, так еще и непонятно - грамузда, отчего и смешней.
Все нижнебайдунские прозвища начинались со смешного, за каждым из них
был потешный случай.
Злого здоровилу Жмаку прозывали еще и Бог-бачко. В школе на уроке
"закона божьего" поп приказал малому назвать "лица пресвятыя троицы". Тот
тянул кое-как на подсказке, и вышло у него, тогда беззубо-шепеляво, так:
"Бог-очеч... Бог-шин и... и бог-бачко!"*
______________
* От "бацька" (по-местному "бацько") - отец (белорус).

К низкорослому кузнецу Пучку с самого малолетства целая фраза прилипла
в качестве прозвища: "Не хочу хлеба, дай сала". Клянчил, шкварку у матери
просил, а она была баба веселая, надела ему торбочку: "Иди, сынок, попроси
милостыню, потому что у нас уже того сала ни бородавочки нема". И он пошел.