"Янка(Иван Антонович) Брыль. Нижние Байдуны" - читать интересную книгу автора

Хлопец, как ему ни хотелось остаться дома, на улице, вблизи услыхать,
как трубач заиграет "цапштык" - отбой, послушно проникся материной
осторожностью. Никто не слышал, пускай же никто и не видит. Завернув кожушок
в постилку, будто так себе узел какой несет, он пересек улицу, прошел через
Тивунчиков двор мимо затихших там людей и лошадей, заметил, что ни самого
дядьки Алисея, ни тетки Зоси, ни Шуры ихнего, ни девок там нету, перешел
загуменную дорогу и тихо зашелестел мягкой овсяной стерней к первым
суслонам.
Постелил между ними на теплых еще снопах, лег и укрылся кожушком.
Хлопец вспомнил, как он недавно, этой весною, возвращаясь поздним
вечером из Плёхова от тетки, свистнул на перекрестке за своей деревней.
Говорят, что, если там свистнуть в полночь, явится черт. Хлопец свистнул, а
черт не явился. Может, потому, что еще не полночь была? Ему, однако, стало
страшно, он сначала шел медленно, а потом не выдержал - оглянулся, пошел
быстрее и наконец побежал. И только уже на улице, а тем более на своем
дворе, подумал, что вот и не очень испугался.
Вспомнил хлопец и то, как летось в жниво была большая гроза, а под
вечер, когда она утихла, мать послала его на далекое поле, поправить
поваленные ветром и ливнем ржаные суслоны. Утром того дня, еще задолго до
грозы, в Нижних Байдунах разбросали "афишки" (так у нас называли листовки),
в которых не по-польски, а по-нашему было напечатано, чтоб не платить
панам-пилсудчикам налогов, добиваться школы на родном языке, свободы
политзаключенным, добиваться, чтобы и тут, как в Советском Союзе, была
власть рабочих и крестьян. Хлопец тихо шел по мокрому будылистому жнивью,
приближался к суслонам, одни из которых были опрокинуты, а с других только
посбивало шапки. Шел и думал, что те смелые и таинственные, кто разбросал
"афишки", теперь сидят в суслонах... Ему было жутковато, и он начал тихо
напевать. Из двух песен, которые уже немного знал, - "Извечно мы спали" и
"Вставай, проклятьем заклейменный". Пел не так для смелости, как для того,
чтобы услышали те, которые сидят здесь, в суслонах, а ночью снова пойдут по
деревням, пел, чтоб услышали и поняли, что он им свой...
А что ж он будет делать теперь, когда придут уланы за ихним овсом?
Неужели только кричать? Неужели они тогда сразу убегут?..
Вокруг стрекотали кузнечики, в небе помигивали также бесчисленные
звезды, в деревне почти совсем утихли голоса, вот-вот должен был послышаться
горн отбоя... Лето горячее кончалось, но дни все еще были по-летнему долгие.
Хлопец, пастух, встал очень рано, за день набегался, а потом, под вечер, и
насмотрелся. На теплом овсе, под кожушком, после недавнего ужина было так
тепло, что пение горна паренек услышал уже как сквозь сон. А потом, если б и
стреляли они всем своим эскадроном из всех карабинов, и того не услышал
бы...
Утром он подхватился раньше, чем в деревне послышался сигнал военной
побудки. Суслонов вокруг него не было!.. Некоторое время он, еще сидя,
моргал глазами, силился разгадать, что же произошло, а потом, поднявшись,
увидел свой овес: шагов на тридцать дальше, немного за пригорочком, видны
только крайние шапки. Подбежал туда, посчитал. Все пятнадцать, без того
шестнадцатого, на котором спал. И поставлены хорошо, будто здесь и стояли.
Сначала хлопец отнес туда и поставил шестнадцатый, потом пошел домой и
на Тивунчиковом дворе, где еще спали и уланы и кони, встретил дядьку Алисея.
- Здоров, Иванко, - ответил тот на приветствие, как и всегда, будто