"Эрнест Брылль. Тетка " - читать интересную книгу автора

обдумать столь противоестественную для нее ситуацию.
Мы знакомились все ближе. На седьмой день после происшествия мать моя,
вероятно, рассчитывая, что калека, грустным своим видом вызову в
парализованной родственнице чувство сострадания, послала меня к ней с
большой охапкой срезанных утром еловых веток. Я осторожно приотворил двери
и, убежденный в том, что Тетка спит и мне не придется долго лицезреть ее
страшное лицо, быстро сунул ветки в большую вазу, стоящую в углу затемненной
комнаты.
Я уже собрался было уходить, когда со стороны скрытой в тени Теткиной
кровати донеслось нечто вроде храпа или скуления. Голос этот - мысленно я
сразу же связал его с отекшим лицом, которое предстало глазам моим в полосе
света, падавшего из открытых дверей нашего дома, когда туда вносили
безжизненное тело, - голос этот испугал меня, но и заставил подойти к самому
краю широкой кровати. Тетка продолжала что-то бормотать. Я зажег маленькую
керосиновую лампу и в тусклом ее свете увидел Теткино лицо - совсем другое,
спокойное, полное достоинства, хотя еще со следами недавней отечности.
Вероятно, тогда я и полюбил бачевскую барыню. Любовью особенной - калеки к
калеке...
Нет, увечной она не была, но в ее поведении, несмотря на упрямство,
крылась за наглостью какая-то застенчивость - черта, которую я, горбун,
выросший в деревенском семействе с его жестокими нравами, очень хорошо умею
распознать и оценить. Она была калекой - еще более я уверен в этом сейчас,
после ее смерти. И так же как увечные девушки порой привязываются к детям
своих сестер, любят их больше, чем родная мать, так и она опекала своего
брата. То была столь знакомая мне горькая любовь человека, который хорошо
понимает, что он любит не так, как все, жаждет привязанности, но при этом
сознает, как мало у него права на такую любовь, и в конце концов, вымолив
себе самую несчастную судьбу, остается в одиночестве.
Когда я поднес керосиновую лампу к изголовью кровати, Тетка медленно
повела глазами. Я понял: она велит мне сесть у ее неподвижного еще тела, -
и, повинуясь ее требованию, верней, интуитивно почувствовав, чего она хочет
от меня, я взял в свои пылающие ладони ее мертвую руку. Потом, тоже
предугадав следующее требование, я поднял ее руку и пальцами, - лишь они,
вероятно, хоть немного сохранили чувствительность на этом парализованном
болезнью теле, - коснулся своего лица.
Тетка улыбнулась, верней, то было лишь подобие улыбки, даже кончики губ
не дрогнули. Я поцеловал ее руку, а потом, осторожно положив на простыню
этот, хоть и оживленный искрой чувства, но все же еще предмет, тихо
выскользнул за дверь.
Так выглядела важнейшая наша встреча. Позднее она ни разу - даже когда
мы вместе переживали последние дни бачевской усадьбы - не позволяла мне
такой, граничащей с фамильярностью, сердечности. Мне было известно - она
ведь не преминула огласить это, - что по завещанию я один из немногих ее
наследников, но - словно бы именно. этот дар, долженствующий усладить мне
момент ее погребения, делил нас на того, кто удостаивает жертвы, и того, кто
эту жертву принимает, - мне даже не разрешалось входить без доклада в
восстановленное из руин крыло дома, ставшее временной ее резиденцией. И звал
я ее "Теткой", хотя это не соответствовало истинному нашему родству.
"Тетка" - достаточно близко, чтобы избежать ненужной сухости в наших
беседах, но и достаточно далеко, так что я никогда не забывал о своем