"Эрнест Брылль. Тетка " - читать интересную книгу автора ______________
* Защитный (нем.). Кто знает, не тогда ли мать моя подумала о нем то, что позже я прочел - написанное мелкими буковками - на полях ее молитвенника. За цветной картинкой, вложенной между литанией всем святым и утренними молитвами, рукою лежащей теперь в могиле женщины было написано: "О боже, зачем ты дал мне в мужья паяца". И хотя мне памятны многие сцены, достойные такой именно реакции, я твердо уверен, что слова эти написаны во время первой молитвы в нашем новом доме. Потому что, насколько я помню, во время войны она не пользовалась этим служебником. Лишь случай, распоряжение Тетки - она решилась все же приехать на похороны и возглавила батальон плакальщиц, оккупировавших большую комнату нашего дома, - приказ ее, который вытащил меня из моего убежища на чердаке и бросил на поиски "чего-нибудь такого, что не стыдно было бы вложить в руки покойнице", позволил свершиться этому открытию. За притворенной дверью большой комнаты шумели, сливаясь в один бормочущий поток, ручейки литании по умершим; между одним "вечный покой дай ей, боже", и другим, слыша, как клянут порядки в доме, где и громницы не сыщешь, и невзирая на опасность быть захваченным врасплох, я раз за разом повторял написанную на полях фразу о моем отце. За этим занятием и застала меня Тетка. Еще прежде чем она притворила за собой дверь, я уже знал: сейчас она вырвет у меня из рук книжечку в черном переплете и увидит то, что я предпочел бы скрыть от ее проницательного взгляда. И потому на вопрос - что там у тебя - я послушно протянул ей - О, выходит, она была не столь уж глупа, - произнесла Тетка и, словно только сейчас заметив мою особу, сказала: - Ну, беги, беги на свой чердак. - И добавила сама себе: - Этот молитвенник должен с ней в землю уйти. На чердаке, среди легкой паутины и шороха мышей, обитающих в залежах старого хлама, я стал припоминать нашу первую встречу с немцами. Да, мать, без сомнения, ее имела в виду, вынося приговор своему супружеству в маленьком молитвеннике. Я вызывал в памяти каждый шаг отца, каждый радостный его поклон - он извертелся весь перед неподвижно стоявшими солдатами, опасаясь, как бы его поклоны не расценили как попытку к бегству, разводил руками - пусто, мол, оружия нет. Сутана, несколькими взмахами ножниц наспех перекроенная в длиннополый сюртук и застегивающаяся, как у ксендза, на стайку маленьких пуговичек, морщилась на его потной спине; а ниже виднелись штаны - потешные штаны бывшего попа, верхняя их часть из зеленоватого в рыжую полоску (под сутаной не заметно) куска еврейского сукна... Наконец, решившись более явно продемонстрировать свое смирение, отец вдруг с отчаянием прыгнул прямо в автоматную пасть. Этот внезапный прилив храбрости мог стоить ему жизни - один из солдат отпрянул, вскинув кверху дуло, но отец уже припал к руке старшего по чину среди тройки мотоциклистов (не знаю уж, как ему удалось разобраться тогда в немецких знаках различия) и, смиренно целуя ее, захныкал: "Ich in Russe kranken, nicht Kommuniste, nicht",* описывая уже знакомым мне жестом дугу у выбритого своего подбородка - впрочем, теперь это означало всего лишь, что там, "in Wolynien, Polesien", он бежал прямо из петли палача. ______________ |
|
|